Голос Елены Евстигнеевны начинал звенеть от напряжения, — разговор принимал характер ссоры, и Морозов поспешил смягчить впечатление от своих слов. Он сказал:

— Вы, Елена Евстигнеевна, напрасно на меня нападаете; я и сам порой теряюсь ввиду очевидных фактов благотворного влияния иных нетрадиционных методов лечения. В жесткий массаж и сам я верю. При условии, конечно, если знают анатомию человека.

— Если бы массажист давил не туда, куда следует, он давно бы сидел за решеткой, — подал, наконец, голос Борис из другой комнаты. Он проснулся и слышал разговор об экстрасенсах.

— Вот именно! — согласилась Елена Евстигнеевна. Она была рада поддержке сына, втайне надеялась, что целители помогут Борису избавиться не только от болезни сердца, но и от причин, порождающих все его хворобы: ожирения, алкоголя, курения. Она не умела бороться с полнотой сына, но против его увлечений алкоголем и курением яростно выступала. Жизнь посмеялась над святыми чувствами матери. Борис ещё отроком произнес фразу, ставшую затем его жизненной философией: «Для чего и живём, если отказывать себе в этих маленьких радостях». Похолодело тогда сердце матери. Довольный, самоуверенный мещанин глаголил устами её сына — и смеялся над ней, скалил свои крепкие алчные зубы. «Сыночек мой! — прижала к себе Бориса. — Кто внушил тебе такое?..» — «У нас в школе все так говорят. И даже учитель по русскому языку и литературе — и тот сказал: ”Пить много — вредно, а пить в меру и умело — и сам Бог велел“». Много потратила красноречия Елена Евстигнеевна для разрушения этой философии, но не преуспела. Наоборот, чем больше страсти вкладывала она в свои слова, тем больше ел Борис, и пил, и курил. И вот они… эти «маленькие радости» обернулись большой бедой. Тут и медицина бессильна. Надежда теперь на одних экстрасенсов.

Елена Евстигнеевна поднялась, тронула за плечо Морозова:

— Мы с вами договорились: вы им не мешайте, и при этом условии я положу Бориса к вам в клинику. А теперь мы будем пить чай — вместе с Борисом.

Морозов смирился. В душе он смеялся над причудами экс-балерины, но желание помочь другу было так велико, что сделал смиренный вид, и даже, как будто, одобрял идею Елены Евстигнеевны с привлечением знахарей.

Глава вторая

Борис Качан лежал в отдельной палате; напротив, в углу, стоял телевизор, над изголовьем — книжная полка. Острая боль отступила, но оставалась в груди, пульсировала ноющая ломота. Временами она точно волна накатывала к самому горлу, отдавалась в верхней части живота, и долго, мучительно долго держала весь организм в холодящем душу оцепенении. Затем, точно насытившись, начинала спадать. Борис в такие минуты закрывал глаза, старался ничего не видеть, ни о чём не думать. Он и потом, после того, как боль отпускала, слышал во всём теле мертвенную стужу, а в руках и ногах такую вялость, будто он вечность таскал пудовые камни.

На третий день, когда были готовы анализы, к нему в сопровождении нескольких врачей подошёл профессор Сергей Сергеевич Соколов — руководитель клиники. Борис Качан ждал встречи с ним; он много слышал о блестящих операциях профессора, о каких-то операциях «без скальпеля», внедряемых в клинике, но толком ничего не знал и только слепо верил в его авторитет, в то, что профессор непременно ему поможет.

Невысокого роста, плотный, быстрый в движениях, профессор с какой-то лукавой улыбочкой в серых умных глазах смотрел на Бориса и ничего не говорил. Молчание становилось тягостным, профессор будто бы что-то знал о состоянии больного и утаивал от него.