Он с гордостью похлопал по шильдику на груди. Поболтали еще пару минут, я отжал мокрую робу, обулся и побежал обратно в расположение роты, гордый своей несомненной победой над „клистирофобией“. В понедельник меня должны были допустить к занятиям и проверить мою пригодность к дальнейшей службе в „боевом“ подразделении.

Выходные прошли весьма для меня неплохо. В воскресенье пришёл Марков и увез всю группу в город на экскурсию. Несмотря на просьбы Федоса и мой умоляющий взгляд, заместитель командира меня со всеми не взял, видно посчитал, что уже совсем „отрезанный ломоть“ и не стоит со мной возиться. Сперва я даже обиделся, но потом, оставшись в гордом одиночестве, неплохо выспался, написал пару писем домой. Во время обеда меня выдернули на камбуз. Я бодро отрапортовал коку Мотылю о своих успехах, от пуза наелся хрустящего и отлично прожаренного минтая с картофельным салатом, напился киселя и был озадачен — найти рубль и через пятнадцать минут быть в расположении у „маслопупых“. Пара бумажных рублей, завернутых в носовой платок, у меня лежали в форменке, потратить их в ближайшее время возможности не было, и расстаться с одним рублём было абсолютно не жаль. Ну что же, за хорошее отношение со стороны „годков“ и старших придётся платить — такова нелегкая доля „карася“. И как же я тогда жестоко ошибся! Рубль понадобился для того, чтобы попасть в „святая святых“. По дороге меня встретил Мотыль и, забрав у меня мое „бумажное состояние“, повел за собой. У обеспеченцев в „ленинской“ каюте явно что-то затевалось. И это что-то никак не совмещалось с требованиями различных уставов! Знакомый мне по „ночному совещанию“ главстаршина грузин выставлял „фишки“ на входе и инструктировал вахтенных матросов. Мотыль достал мой рубль, присовокупил к нему свой и передал всё старшему мичману-обеспеченцу, присутствовавшему в „ленинской“. Наконец суета закончилась. Мичман рассадил всех на „баночках“, как в кинотеатре, предупредил о соблюдении молчания, о том, что не „дай бог узнает замполит“, потушил свет, отодвинул в сторону школьную доску и…. Я чуть со стула не упал. За доской в нише шкафа стоял большой телевизор и видеомагнитофон!

— Первый фильм „Коммандо“, второй — „Горячая жевательная резинка“, — объявил один из матросов.

Мичман начал нажимать кнопки, экран засветился, и началось. Вот это выходной! Спасибо тебе, мичман Марков, что не взял меня со всеми! мне и тут — ой, как неплохо!..

После просмотра я, ошарашенный и горевший желанием с кем-нибудь поделиться впечатлениями, побрел к себе в роту. Старший призыв остался на месте в каюте и, выпроваживая остальных, о чем-то нашёптывали старшему мичману. Скорее всего, сейчас после нашего ухода будут смотреть какую-нибудь „Греческую смоковницу“. Эх, я бы тоже посмотрел, да не положено и все тут.

Моя группа была уже в кубрике, кто-то стирал носки, кто-то бездумно сидел на баночках-табуретках, вяло переговариваясь между собой.

Ко мне, облаченный в одни трусы и тельняшку, волоча по палубе шлепанцами, подошёл Федос.

— Прикинь, Маркуша нас на экскурсию сводил! полдня у его бабки на огороде всей группой убивались — сарай разбирали да копали! нам полкулька барбарисок отсыпали, да обратно отправили. Нас патрули все встречные поперечные мурыжили… Нахрен надо такие увольнения! а ты тут что вытворял?

Помня о „обете молчания“ данном в „ленинской“ каюте обеспеченцев, я рассказал о том, как выспался, сожрал за всю группу обед и ни хрена не делал. Однако эмоции меня так и распирали, и, всё-таки не удержавшись, я вполголоса рассказал Федосову о просмотре „Коммандо“.