Нить разговора перешла к нему. Его манера вести беседу резко отличалась от манеры Гаевского: сухо, без улыбки он выстреливал мало связанные между собой вопросы и как будто даже не слушал ответы. Подобное впечатление, разумеется, было неверным; просто выработанный многими годами опыт научил его скрывать от собеседника конечную цель своих расспросов.

— Да что уж… Кому б другому не простила. Но вы-то я знаю, не из пустого любопытства интересуетесь — работа у вас такая. А не венчаны потому, что он уже венчался, да только с женой уже давно не живет. Но вы не подумайте ничего такого — он ей даёт на содержание, и детям тоже. Чай, не чужие, своя кровь. А мне и не жалко. У него до меня еще одна жена была, уже после той, первой. И её с детьми он тоже не пустил по миру. А иначе и не по-христиански вовсе!

— Что ж вы, такая молодая, красивая женщина, сошлись с таким… в годах уже…

Мария Фадеевна хитро и довольно глянула на сыскного агента и, сложив губы трубочкой, подула на поднесенный в блюдце чай. Выдержав паузу, она проговорила кокетливо:

— Да разве в мужчине важна молодость? Я вот раньше чего хорошего в жизни видала? В няньках у чужих людей служила. А теперь вот у меня и дом, и детки, и муж. Ну, разве что не венчанный… А вообще Иван Иваныч — мужчина хоть куда, даром что усы седые. — она мелко засмеялась, показав ровные белые зубы.

— А как он был вчера одет?

— В то же, что и сегодня. Одежду не сменил.

Предупредив сожительницу Мироновича о возможном вызове на допрос к следователю, полицейские откланялись и вышли во двор. Отослав квартального на розыск местных дворников, Гаевский повернулся к Иванову:

— Что-то много у нас проколов, Агафон. Как же это может быть, что Миронович спокойно ушёл с места преступления и предупредил домашних, а-а? Куда пристав смотрел?

— Пристав сидел на ломберном столике, — усмехнулся Иванов, вспомнив «летучее совещание», устроенное Саксом, — Но это, конечно, бардак какой-то. Главное состоит в том, что Миронович обернулся туда-сюда и никто из полицейских в кассе не заметил его отсутствия. А ведь он должен был отсутствовать не менее часа!

— Хороший у него тыл, правда? — спросил Гаевский, имея в виду поведение Фёдоровой.

— Я в этом даже не сомневался. К этой женщине через сожителя пришло богатство. Она его не сдаст.

Дворницкая располагалась в самом углу двора в полуподвальной комнате, изгибавшейся буквой «Г». Одна дверь в нее вела из-под лестницы первого этажа подъезда, а другая — со двора. Несмотря на настежь открытые форточки, в ней было душно от трех закипавших самоваров, установленных в ряд на длинной печи. Солнце совсем не проникало в тёмные оконца, выходившие в тесный двор, застроенный дровяным и каретным сараями.

Дворников оказалось двое, оба лет пятидесяти, рослые, немногословные.

Старший из них, Егор Шишкин, смуглый мужчина с насупленными черными бровями, придававшими ему хмурый вид, возился с печкой, и отвечал на вопросы полицейских словно по принуждению, вяло. Младший, вызванный квартальным с улицы, примостился на колченогом табурете, смотрел на визитёров выжидающе.

— Да, г-н Миронович вернулись вчера в 22.30. Это точно, — уверенно сказал Шишкин.

— Вы на часы посмотрели? — Иванов демонстративно оглядел помещение. Никаких часов не было в помине. — Откуда время-то могли знать?

— Напротив нас, через дорогу — гостиница «Александрия», так её как раз на ночь запирали. А они всегда закрываются в пол-одиннадцатого.

— Ну, хорошо, а сам Миронович в каком расположении духа был? разговорчив?

— Да я его только через окошко и видел, — подал голос сидевший на табурете дворники, — У него от парадной свой ключ, он сам вошёл.