Не знаю, чем бы мог я стать, но ясно,

Что я совсем не то, чемдолжен быть.

Дж. Байрон. Сарданапал

Я был несказанно рад тому, что на судне моем стало по-прежнему покойно и уютно. Как только позволили приличия, Люси покинула палубу, однако я, согласно ее просьбе, распорядился развернуть судно, и мы пустились в обратный путь вниз по течению, даже не ступив на тогда еще неизведанную землю Олбэни. Для Марбла стало уже привычным беспрекословно приступать к любым маневрам судна, хотя он был вправе протестовать, и «Уоллингфорд», взяв шлюпку на буксир, вскоре шел по течению, подгоняемый легким западным ветром по направлению к родным пенатам. Из-за перемены курса все на палубе были так заняты, что я снова увидел Люси лишь по прошествии некоторого времени. А когда мы все-таки встретились, я нашел ее печальной и полной дурных предчувствий. Грейс конечно же сильно огорчило поведение Руперта. Ее состояние было таковым, что всего лучше было не беспокоить ее. Люси надеялась, что Грейс уснет, ибо, как делают дети, истощив физические силы, она припадала к этому источнику так часто, как позволяло ее душевное состояние.

Ее существование, хотя в то время я не подозревал об этом, было подобно мерцающему пламени свечи, готовому погаснуть при первом порыве ветра.

Мы благополучно миновали Отмель и оказались среди островов ниже Куиманса, где нас настиг новый прилив. Ветер стихал, и мы вынуждены были выбрать место для стоянки и отдать якорь. Как только место было найдено, я захотел поговорить с Люси, но она через Хлою передала мне, что Грейс спит и она не может сейчас встретиться со мной, так как ей нужно быть в каюте, чтобы поддерживать там полную тишину. Получив такую весть, я распорядился подать шлюпку; Марбл, я и Наб забрались в нее, и негр стал подгребать к берегу — Хлоя ухмылялась, наблюдая за его ловкими движениями: работая одной рукой и проворно вращая кистью другой, он лихо вспенивал воду у носа нашей маленькой ладьи.

Мы высадились на песчаный, с галечными россыпями берег в маленькой, но живописной бухте, затененной тремя или четырьмя огромными плакучими ивами; место это казалось воплощением мира и покоя. Это был совершенно уединенный сельский уголок, нигде вокруг не было видно ни настоящей пристани, ни рыболовных снастей, ни других признаков обжитых человеком мест. На маленькой естественной террасе, поднимающейся футов на десять — двенадцать над живописным, заросшим ивами речным ложем, стоял одинокий домик. Дом этот являл собою beau ideal сельской опрятности и домашнего уюта: каменный, одноэтажный, с высокой остроконечной крышей и фасадом, какой обычно бывает у голландских домов; веранда и наружная дверь выходили на реку. Камень был белым, словно только выпавший снег, видимо, его недавно вымыли. Окна были расположены в очаровательной асимметрии, и весь облик этого жилища говорил о том, что оно было построено в веке минувшем, и вообще обо всем строе жизни, отличном от современного. Действительно, цифры 1698, стоявшие на фронтоне, оповещали о том, что дом был почти таким же старым, как первая пристройка в Клобонни.

Садик у дома был небольшим, но содержался в образцовом порядке. Он весь находился позади дома. За ним, в свою очередь, располагался небольшой фруктовый сад, состоявший примерно из сотни усыпанных плодами деревьев. Сад спускался своеобразным амфитеатром, что почти скрывало сей укромный уголок от любопытных взоров остального мира. Полдюжины вишневых деревьев, с которых еще не сошли ягоды, служили дому в равной мере украшением и тенью. Надворные строения, казалось, были столь же старыми, как и сам дом, и содержались в таком же отменном порядке.

Когда мы приблизились к берегу, я распорядился, чтобы Наб перестал грести, я не мог оторвать глаз от этой картины полного покоя и видимого довольства, пока лодка плавно скользила по поверхности воды.

— От такого пристанища я бы не отказался, Майлз, — сказал Марбл, который как завороженный смотрел на дом, с тех пор как мы покинули судно.