Так я расстался с человеком, который, воспользовавшись моим бедственным положением, без стеснения захватил мое судно, словно бесхозную вещь, выброшенную морем на берег. Высадившись на борт «Рассвета», французы попали бы в руки неприятеля; поставив себе в заслугу то, что делал по необходимости, месье Галуа решил любезно обойтись с теми, кого он не мог ограбить. Как ни странно, его манера произвела на меня впечатление: я почти готов был простить ему прежний его поступок, совершенно возмутительный и противозаконный. Увы! Для большинства смертных видимость гораздо важнее сути; лишь избранные умеют отделять зерна от плевел.

«Шалун» быстро набрал ход после того, как подняли шлюпку. На гребне волны он прошел так близко от нас, что без труда можно было разглядеть выражение лиц людей — причем лишь на немногих из них читалась та же невозмутимость, что на лице командира, — и услышать несмолкаемый гомон, который денно и нощно стоял на его борту. Месье Галуа учтиво поклонился и улыбнулся так приветливо, будто отроду не залезал в чужой карман; но в следующую секунду он уже направил свою трубу на корвет, который наконец-то несколько обеспокоил его. Корвет несся за ним вдогонку на огромной скорости; и, конечно, французу некогда было заниматься «Рассветом».

Мы опять оказались на судне вчетвером, и я не видел необходимости лезть вон из кожи, чтобы устанавливать грот-марсель по ветру, — корвет наверняка заставит нас вновь повернуть к ветру. Итак, «Рассвет» остался недвижим, ожидая исхода дела с поистине философским спокойствием.

— Ни к чему, Мозес, пытаться уйти от корвета, — заметил я, — при нашем недостатке рук не успеем мы набрать ход, как этот тип настигнет нас.

— Ага, вон его флаги и пушки, — отвечал помощник. — Белый английский флаг — значит, этот молодец под командой какого-нибудь адмирала, а два фрегата, если не ошибаюсь, показывают синие флаги, — если так, то, значит, это не корабли сопровождения.

Когда мы разглядели их в подзорную трубу, наши предположения подтвердились; все три «англичанина» по видимости принадлежали к разным эскадрам. На тот момент расположение сил было следующее: «Рассвет» лежал в дрейфе, его фок был поднят, грот подобран, грот-марсель обстенен, а брам-реи на эзельгофте, были поставлены кливер и бизань. «Шалун» мчался прочь по волнам, круто к ветру, собираясь укрыться за двумя фрегатами, которые мы приняли за «французов», а он, быть может, знал это наверняка. Корабли с подветренной стороны шли в пределах слышимости друг за другом; тот, что восточнее, — в кильватере за своим кораблем сопровождения; оба судна летели на всех парусах. От кораблей, идущих с юга, предположительно «французов», нас отделяло две лиги, а от тех, которые были у нас под ветром, — три. Что до корвета, он, казалось, прокладывал курс точно между нашими мачтами. Он надвигался, стройный, красивый, вода струями выливалась из клюзов, когда он поднимался из волн, и пенилась под носом, словно сотканная из облака. До него оставалось меньше мили.

Теперь корвет подавал сигналы судам с наветренного борта. На них отвечали, но, вероятно, «англичанин» не достиг взаимопонимания. Тогда он принялся сигналить судам, следовавшим у него под ветром, и, несмотря на дистанцию, добился большего успеха. Я видел, как два фрегата, или, вернее, тот, что шел впереди, передавал вопросы и ответы корвету, хотя в мою самую лучшую трубу я едва мог различить их флаги.