|
.. Краух ползал по полу темного погреба, куда его привезли, и кричал: - Я инженер, я инженер, а не военный! Не убивайте меня, я молю вас, не убивайте меня! Коля сказал: - Тише, пожалуйста. Вас никто не собирается убивать. - Вы немец, да? Скажите мне, что вы немец. Я ведь слышу - вы немец! Зачем все это?! Молю вас! - Я русский, - ответил Коля, - не кричите же, честное слово... Ну, успокойтесь, право, успокойтесь. Вы мне нужны живым. Вы будете жить, если передадите мне схему минирования Кракова, способы уничтожения города, время и возможность предотвращения взрыва. - Хорошо, хорошо, я все сделаю, я привезу вам схемы, все схемы... - Нет. Вы нарисуете эти схемы сейчас. - Но вы не убьете меня потом? Имейте в виду, я знаю схемы уничтожения Праги - это я делал, я один знаю все! Больше не знает никто. Я инженер, мне приказывали, я ненавижу Гитлера! Я инженер! Коля усмехнулся и спросил: - Словом, человек со специальностью, да? - Да, да! Вы правы, я человек со специальностью! С гражданской специальностью! Я умею строить, я - созидатель... Эти проклятые фашисты заставляли меня разрушать... Это они, они! Я мечтал строить, только строить... - Ну, договорились: рисуйте схемы Кракова и Праги. Вы нам нужны живым. Перестаньте только, прошу вас, так трястись. Вы же офицер, господин Краух. Как и посоветовал Берг, группа прикрытия из разведки Седого отогнала машину Аппеля на проселок и там имитировала взрыв противотанковой мины. А поскольку в багажнике у Аппеля было пять канистр с бензином, машина вспыхнула, словно сухой хворост. А в ней - трупы двух предателей из полиции, расстрелянных за день до этого по решению подполья. Следовательно, гестапо не переполошится и не станет лихорадочно менять схему приводов для взрыва Кракова - оснований для такой подстраховки маскарад со взорванной машиной Крауха не давал. Так, во всяком случае, считал Вихрь. ЖИВИ, НО ПОМНИ! Штирлиц посмотрел на часы: 23.30. Пятнадцать минут еще оставалось в запасе. Он приехал в Ванзее загодя, погулял, осмотрелся, вышел из машины и неторопливо пошел к маленькой пивной, где через пятнадцать минут его встретит связник. Он передаст ему документы, за хранение которых полагается гильотина, но, прежде чем ласкающее острие стали обрушится на шею, предстоят сутки страшных, нечеловеческих пыток, оттого что на бумагах стоит гриф: "Документ государственной важности. Строго секретно". Штирлиц шел на встречу, и его молотил озноб, но не из-за того, что он явственно и как бы отстраненно представлял себе тот ужас, который ждет его в случае провала, а потому, что сегодня, проснувшись еще затемно, он подумал: "А что, если мне сделают подарок? Что, если сюда пришлют сына?" Он понимал, что это невозможно, он отдавал себе отчет в том, что краковская случайность была немыслимой, единственной, неповторимой; он все понимал, но желание увидеть Санечку, Колю, Андрюшу Гришанчикова жило в нем помимо логики. |
