Еще никогда не была она так прекрасна! Но кто предвидит все сумасбродства юноши, чья кровь кипит в голове и сердце? Горечь затаенной досады, возбужденной во мне бароном, я перенес на баронессу. Все казалось мне безбожной мистификацией, и вот я решил доказать, что рассудок мой находится в добром здравии и я наделен проницательностью свыше всякой меры. Словно капризное дитя, удалялся я от баронессы и ускользнул от преследовавшей меня Адельгейды, так что я, как того и хотел, занял старое свое место в самом конце стола между двумя офицерами, с которыми и принялся изрядно бражничать. За десертом мы беспрестанно чокались, и, как случается со мной при таком расположении духа, я был необыкновенно весел и шумлив. Слуга поднес мне тарелку, где лежало несколько конфет, промолвив: «От фрейлейн Адельгейды». Я взял и тотчас приметил, что на одной конфете серебряным карандашиком было нацарапано: «А Серафина?» Кровь закипела в моих жилах, я взглянул на Адельгейду; она посмотрела на меня с чрезвычайно хитрым и лукавым видом, взяла стакан и сделала мне знак легким наклонением головы. Почти невольно я еле слышно пробормотал: «Серафина», — взял стакан и одним духом осушил его. Взор мой был устремлен к Серафине, я заметил, что и она в эту минуту выпила свой стакан и ставила его на стол — взоры наши встретились, и какой-то злорадный демон шепнул мне на ухо: «Несчастный, ведь она любит тебя!» Кто-то из гостей встал и, следуя северному обычаю, провозгласил здоровье хозяйки дома, — стаканы ликующе зазвенели. Восторг и отчаяние разрывали мое сердце, вино горело во мне, все закружилось вокруг меня; казалось, я должен был на глазах у всех броситься к ее ногам и испустить дух! «Что с вами, приятель?» Вопрос моего соседа образумил меня, но Серафина исчезла. Встали из-за стола. Я хотел удалиться, но Адельгейда задержала меня, она говорила бог весть о чем — я не слышал ее, я не понимал ни слова. Она взяла меня за руки и с громким смехом крикнула мне что-то в ухо. Меня словно поразил столбняк — я был нем и недвижим. Помню только, что наконец я машинально взял из рук Адельгейды рюмку ликеру и выпил, что я очутился один у окна, что я опрометью бросился вон из залы, сбежал с лестницы и устремился в лес. Снег валил хлопьями, сосны стонали, гнетомые бурей; как безумный носился и скакал я по лесу, смеялся и дико вскрикивал: «Гей! Глядите, глядите, как черт тешится с мальчишкой, захотевшим отведать запретного плода!» Кто знает, чем кончилось бы мое исступленное беснование, когда б я вдруг не услышал, что в лесу кто-то громко кличет меня по имени. Метель меж тем улеглась; из разодранных облаков светил ясный месяц; я заслышал лай собак и увидел темную фигуру, которая приближалась ко мне. То был старый егерь.

— Э-ге-ге, дорогой барчук, — начал он, — вы, стало быть, заплутались в такую вьюгу; господин стряпчий вас ждет не дождется.

Я молча пошел за стариком. Деда я нашел в судейской зале за работой.

— Ты поступил умно, — крикнул он мне, — очень умно поступил, что прошелся на свежем воздухе, чтобы охладить свой пыл! Не пей так много вина, ты еще слишком молод. Это негоже.

Я не проронил ни слова и молча сел за письменный стол.

— Да скажи, пожалуйста, любезный тезка, что надобно было от тебя барону?

Я рассказал все и в заключение объявил, что не намерен браться за сомнительное лечение, предложенное бароном.

— Да и не придется, — перебил меня старик, — потому что завтра чуть свет мы отсюда уедем, милый тезка!

Так оно и случилось, я больше не видел Серафины! Едва прибыли мы в К.