|
Он начинал трудиться с раннего утра и возвращался домой, когда садилось солнце. Его усталая упряжка плелась сама по себе позади. Том обладал странной властью над животными. Отец любил говорить, что малый понимает речь бессловесных тварей и потому, видите ли, не слишком охоч разговаривать с людьми! Но, поднимаясь каждый вечер в сумерках из долины, Том никогда не выглядел уставшим, а на лице его блуждала все та же, что и по утрам, слабая терпеливая улыбка. Некоторые были склонны считать ее насмешливой, но чаще даже незнакомые люди видели в ней отражение глубокого внутреннего спокойствия.
К тому времени, когда парень возвращался домой, ужин скорее всего уже заканчивался и ему мало чего оставалось, потому что, хотя мать и старалась приберечь что нибудь для своего младшенького, остальные – здоровые, голодные, молодые – считали себя вправе смести со стола все до последней крошки. Если Том опаздывает, то наказывает сам себя. А как еще можно его научить? Правда, они были убеждены, что он никогда не научится. Слишком рассеянный, абсолютно не замечает времени. Злая на судьбу старшая сестра, которой перевалило за тридцать, а она все еще не была замужем, не раз повторяла, что Том каждый день заново узнает для себя две вещи: что солнце взошло и что солнце село. Том Глостер выслушивал подобные шутки без обиды, поэтому, если заходила речь о нем, все высказывались в его присутствии, хотя, правда, такое бывало не часто. В среде вечно занятых, без умолку болтающих членов семьи он выглядел эдаким безмолвным каменным истуканом. И когда возвращался, они, опершись локтями на стол, на котором не оставалось ни крошки даже овощей, равнодушно пожимали плечами. Том обычно спокойно оглядывал присутствующих. Мать поднималась из за стола поискать что нибудь на кухне, но окрик главы семейства возвращал ее на место. – Надо же когда нибудь научить парня думать! А то так и останемся у него в няньках! Тогда Том направлялся к хлебному ларцу, отыскивал там сушеные фиги, довольно жесткие, некоторые чуть подплесневевшие. Довольствовался ими, и казалось, ему все равно. Он ел что попадалось под руку, и никогда его невозмутимый взгляд не выражал разочарования или обиды. Однако даже до самого заброшенного озерка в самом глухом лесу в конце концов долетает ветер, рябит воду. Так и в тот день сверху по тихой долине прокатился зычный голос. Снимая с лемеха полпуда спутавшихся корней, Том остановился, поднял голову и увидел наверху махавшего ему старшего брата. Парень послушно поднялся наверх. Невыпряженные мул с бычком, как две собачонки, покорно плелись за хозяином. – Кричу тебе полчаса! – раздраженно заметил Джим. – Что у тебя, черт побери, вата в ушах? Том никак не отреагировал. Стоял и молчал. Он всегда таким образом отвечал на упреки, и, знаете ли, это действовало, особенно на незнакомых. Ибо в наступавшей заминке спокойный веселый взгляд начинал казаться значительным. Правда, домашним эта его манера была слишком хорошо известна. – Чего молчишь, Том? Словно язык проглотил. Я охрип, пока докричался. Сегодня у тебя есть шанс сделать кое что для дома! – произнес торжественно Джим. Парень одобрительно кивнул. Ему всегда очень хотелось сделать что то для семьи, потому что родные постоянно с издевкой напоминали, какой он плохой помощник. И если эти слова не оставляли отпечатка в душе, они тем не менее западали в сознание. Потому с геркулесовым терпением и отдавал все силы на расчистку речной поймы. Его усилия уже удвоили стоимость ранчо, однако никто не удосужился похвалить Тома за труд. Так что, когда он услышал о возможности как то помочь родным, у него загорелись глаза. – Знаешь серую кобылу Хэнка Райли? – Не, – ответил Том. – Не знаешь эту кобылу? – Не. – Убей меня, если ты вообще что нибудь знаешь! Том ждал. Ему нечего было сказать. |
