Изящно вырезанные линии носа и губ, которые подергиваются в острой усмешке. Лет шестнадцати и еще безбородый – таких, как я слышал, старинные развратники именовали «миньонами», то есть «любимчиками».
– О, сразу двое на одну мою голову. Или, может, я сам не заметил, как вторая выросла? Драконья или еще какая?
– Милорд экселенц, я же ваш лекарь, – негромко сказал Туфейлиус. – Не узнали?
– А-а. Теперь узнал и благодарен. Безупречная работа! С такими пальчиками, что теперь у меня, стоит научиться брать одно просяное зернышко двумя тростинками. Чтобы, знаешь, сытнее казалось… Ну хорошо. Кто из вас, ребята, будет по мне сначала работать? И какое снадобье прописано на этот раз – дыба? Чтобы уж мне наверняка погибельной остроты в руки не взять. Верно?
Мы замялись, озадаченно глядя друг на друга.
– Ну, первым, я думаю, палач, затем лекарь, потом снова палач, потом наш Сейфи – и так до самого конца, пока и лечить будет некого.
– Любая беда проходит без следа, – сказал Туфейлиус. – Такая есть у вас, франгов, пословица.
– Ну что без следа – это немного преувеличено. Так как, ребята, прямо сейчас пытать будете или сперва поговорим?
– Поговорим, – сказал я. – Приказа допрашивать тебя ко мне еще не поступало, милорд бастард.
– Во-от оно что. Если на гербе косая полоса, так и обслуживать не будете…
– Я уполномочен лишь помочь судьям определить тебе казнь, исходя из твоих же слов, – говорю я. – Пытка в точно отмеренной дозе помогает избавить человека от его вранья, хотя этим средством нередко злоупотребляют.
– Хельмут, – сказал Сейфулла, – в Сконде уже давно решили, что допрос с применением силы незаконен.
Я только отмахнулся.
– И для дворянина бесчестен, – с резкостью добавил Шпинель.
– Мальчик, – продолжил Туфейлиус, – я умею дарить жизнь, Хельмут – смерть, но честь твою спасти ни один из нас не в состоянии. Это твое личное дело.
– А если ты настроен лгать до победного, милорд, – в чем тут честь и достоинство твои дворянские? – добавил я.
Юноша отмолчался.
– Ну, я думаю, пощадят их, нежно любимых. Боли не причинят – кое-кто за это самое уже принял на себя гнев народный. Вешать тоже не будут, а просто лишат тебя твоей буйной головки. В отсечении этого органа есть нечто успокоительное и бесповоротное, ты не думаешь?
– Я имею право быть казненным моей шпагой, – произносит юноша.
– Ох, вот чего не советую. Даже у старинных трехгранных клинков вес не тот и удар слабый. Они же для уколов больше годятся, как и четырехгранники. А у тебя часом не новомодная… эта… рапира? Я всё-таки по определению человек с мечом, а не оса с жалом. Вот двуручник на тебя уже подобран прямо-таки отменный.
– Ну ладно тебе, уговорил, – он рассмеялся. – Когда встречаемся-то?
– Не знаю, но думаю – вскорости, – ответил я.
Надо держать себя так, будто для Шпинеля нет никакой надежды – иначе мы его не вызволим, а именно это подразумевает Сейфулла. Разговорить его невозможно, уже пробовал.
– Сказать тебе, как нужно вести себя на церемонии? – произношу я веско.
– Разве у тебя не будет подмастерьев или этих… магистратских служителей второго ранга? Да они мне и рыпнуться не позволят, уверяю тебя!
– Перед казнью нужно отрезать волосы, – почти приказываю я.
– Ой, нет, – отвечает он бойко. |