Я слышал от мужчин, познавших многих женщин, что в конце концов они начинают замечать сходство в любви с некоторыми из них. Впервые я убедился в этом на собственном опыте, ибо жадный рот и гибкое тело Пиа напомнили мне Доркас. Но в их сходстве крылся обман; в любви Доркас и Пиа походили друг на друга, как иногда походят друг на друга лица сестер, спутать которые, однако же, невозможно.

Когда мы добрались до острова, я был слишком бессилен, чтобы сполна оценить его красоты, да и ночь уж наступила. Сейчас я помню лишь то, как мы вытащили на берег маленькую лодочку и направились в хижину, где один из наших спасителей разжег лучину, которые здесь добывались из выловленных из воды бревен, а я смазал маслом «Терминус Эст», отнятый островитянами у взятого в плен старейшины и возвращенный мне. Когда же Урс вновь обратил к солнцу свой лик, я испытал истинное блаженство, стоя подле стройного ивового дерева, опершись рукой о его изящный ствол и чувствуя, как колышется под ногами живая плоть острова.

Гостеприимные хозяева приготовили на завтрак рыбу, и не успели мы расправиться с угощением, как появилась лодка, а в ней еще двое островитян, которые привезли с собой еще рыбы и корнеплодов, каких я раньше никогда не пробовал. Мы запекли овощи в золе и съели горячими. Вкусом они более всего напоминали каштаны. Приплыли еще три лодки, а следом остров с четырьмя деревьями, в ветвях каждого из которых пузырились квадратные паруса; увидав его издали, я принял его за флотилию. Капитаном оказался старик – похоже, вождь островного народа. Звали его Ллибио. Когда Пиа рассказала ему обо мне, он по‑отечески меня обнял, а я про себя подивился, ибо еще никогда и ни у кого не встречал такого приема.

Когда он разомкнул объятия, все, включая Пиа, отошли прочь, чтобы мы могли побеседовать с глазу на глаз, – одни скрылись в хижине, другие (всего на острове было человек десять) удалились к противоположному берегу.

– До меня дошли слухи, что ты великий воин и убийца людей, – начал Ллибио.

Я ответил, что я действительно убийца людей, но отнюдь не великий.

– Это так. Каждый отвечает ударом на удар и убивает. Но победа добывается не уничтожением других, а уничтожением определенных частей самого себя.

Желая показать, что я понял его, я ответил:

– Ты, должно быть, убил все худшие части себя. Твои люди тебя любят.

– И этому верить не стоит. – Он помолчал, глядя на воду. – Нас мало, мы бедны, и если бы в эти годы мой народ слушал кого‑нибудь другого… – Он покачал головой.

– Я много странствовал, и, по моим наблюдениям, бедные люди обычно мудрее и добродетельнее богатых.

Он улыбнулся моим словам.

– Ты добр. Однако сейчас наш народ сделался столь добродетелен и многомудр, что может вымереть. Мы никогда не были многочисленны, а в прошедшую зиму, когда большая часть озера замерзла, много людей погибло.

– Я и не задумывался, как тяжело вам должно быть зимой, ведь у вас нет ни шерстяной, ни меховой одежды. Теперь я вижу, что трудности у вас немалые.

Старик покачал головой.

– Мы натираемся салом, что хорошо спасает, а тюлени дают одежду гораздо лучшую, чем даже у береговых людей. Но когда озеро замерзает и острова не могут плавать, береговые люди приходят к нам всем скопом – ведь лодки им уже не нужны. Каждое лето мы воюем с ними, когда они приходят отнимать у нас рыбу. Но каждую зиму они убивают нас и забирают в рабство.

Я подумал о Когте, который старейшина отобрал у меня и отослал в замок, и сказал:

– Береговые люди подчиняются владельцу замка. Возможно, если бы вы заключили с ним мир, он бы запретил им нападать на вас.

– Когда я был молод, эти стычки уносили две‑три жизни в год. А потом явился тот, кто построил замок. Ты знаешь легенду?

Я покачал головой.