Хаджимен с подергивающимся лицом уставился на него. Потом он резко отвернулся и подошел к открытому узкому окну.

— Конан мудр. Во имя Тебы — сколько тебе лет, Конан?

Киммериец улыбнулся.

— Достаточно много, чтобы давать советы, которые, возможно, у меня не хватило бы благоразумия принять.

Хаджимен, стоя к нему спиной, фыркнул.

— И что Конан хочет, чтобы мы делали? Вели себя так, словно вообще ничего не случилось? Этот человек принял мою сестру в дар от нашего отца и убил ее, словно она была воровкой или иоггиткой!

Хаджимен сплюнул, продолжая демонстрировать Конану свою широкую спину в желтой рубашке.

— Нет. Послушай теперь меня. Самое величайшее, что человек может сделать, это хранить все про себя, чтобы помешать своему отцу в ослеплении честью и гордостью совершить глупость, — зная все это время, что месть невозможна, но может стать возможной в один прекрасный день. Я знаю, что ни Хаджимен, ни Конан не настолько велики! Нет, Хаджимен, сын Ахимена, я обращаюсь к тебе прямо. Слушай меня внимательно. Даже солдаты Замбулы не поддерживают Актер-хана. Мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел смерть своей сестры отмщенной, Хаджимен! В то же самое время, шанки могут героически помочь замбулийцам избавиться от того недостойного существа, которое живет в их дворце. Хаджимен! Послушай! Я бы хотел, чтобы ты… я хотел бы попросить тебя, чтобы ты как можно быстрее поскакал к отцу и вернулся с отрядом воинов. Пусть они будут снаряжены для битвы, пусть под ними будут самые быстрые ваши верблюды. Они должны будут остановиться на большом расстоянии от городских стен и посылать стрелы в стены, а не поверх них в Замбулу. И все это время выкрикивать обвинения и вызов Актер-хану!

Хаджимен резко повернулся, чтобы взглянуть в лицо рослому человеку с голубыми глазами.

— А! — на лице воина пустыни отразились возбуждение и надежда; однако в его глазах под племенным знаком свирепого и вдвойне гордого шанки таился вопрос. — Но… такой человек не выйдет нам навстречу!

— Нет, не выйдет. Он будет сидеть у себя во дворце, зная, что его солдаты вскоре отобьют эту смехотвор… эту глупую атаку. Против вас выступят солдаты из гарнизона; они будут радоваться возможности действовать и жаждать крови. И тогда шанки должны сделать нечто отважное и благородное… и трудное. Вы должны будете обратиться в бегство.

— Бегство! — Хаджимен с ужасом выплюнул это слово, чуждое его природе.

— Да, Хаджимен! — Конан позволил своему голосу возбужденно повыситься; ему необходимо было завербовать шанки для осуществления этого плана. — Да! Пусть они выйдут из-за стен и атакуют вас. Сражайтесь с ними, убегая. Бегите все дальше и дальше.

Когда они наконец перестанут вас преследовать, а это должно случиться, остановитесь, перестройтесь и наблюдайте за ними, пока они не отойдут от вас на

значительное расстояние, возвращаясь в город. Тогда бросайтесь за ними в погоню!

А! И потом мы настигнем этих шакалов, и навалимся на них сзади, и перережем их на скаку! Так мы сможем изменить соотношение сил в нашу пользу. Конан тяжело вздохнул, позаботившись о том, чтобы Хаджимен это заметил.

— Они не шакалы, Хаджимен, друг мой. Это молодые люди и юноши, как мы, отважные и служащие плохому хану. Нет, они повернутся и перестроятся, чтобы встретить вашу атаку. Тогда вы должны будете развернуться и снова, не замедляя бега, ускакать прочь, так, чтобы они последовали за вами. Если это будет возможно, небольшой отряд шанки должен будет подъехать к городским воротам. Это несколько нагонит страху на тех, кто будет наблюдать за вами со стен. Может быть, они вызовут подкрепление — из дворца.

— Во всем этом я не вижу чести, и шанки так не поступают, Конан.