– В каком еще Новгороде? – удивился тиун. – В Гадаре он сидит, у Ильмень-озера. И все конунгом себя мнит… Веремуд! На-ка вот лучше, займись…

Тиун вытащил из сумки большую ржавую кольчугу.

– Великовата больно, – объяснил он заказ, – заузить надобно. Вот, мерку возьми…

Веремуд растянул шнурок с узелками по размеру и ухватил тяжелый ком скрипящих стальных колечек.

– Сделаем, – кивнул кузнец.

– Дозволь сперва на озеро сбегать, – попросился Олег, – взопрел я!

– Сбегай… – проворчал тиун, поворачиваясь к тропе, и добавил через плечо: – Но помни, что я тебе говорил!

– Я помню, – усмехнулся Олег. Он пошел в обход пруда, к старой кузне.

Запруженная стоячая вода хорошо прогревалась на солнышке, но был водоем сей мелок и заилен – больше испачкаешься, чем освежишься.

Душа Олегова и рассудок его, все мысли и все чувства понемногу приходили в равновесие с тишиной и красой окрест. Вадим – прах, мелочь! Тут другое. Сухов стоял на самом пороге понимания русов здешних, готов и вендов, клявшихся секирой Перуна и молотом Сварога, нещадно рубивших неприятеля – и винившихся перед деревом за то, что употребят ствол для новой избы… Эти люди жили в мире с землей и небом, с солнцем, со всем космосом, ведали их жестокие законы и не преступали их, поелику были плоть от плоти мироздания и живой и мертвой материи его. А все их верования, подчас трогательные, иногда пугающие своим немилосердием, были всего лишь средством сохранить гармонию в себе и вовне. Рьяные попы не крестили пока Русь, прекрасную варварку, и не успели внушить еще населению этих лесов, полей и рек, что они – рабы Божии, венцы творения и цари природы, а посему все дозволено. Здешние народы не примеряли корон и мантий, они считали себя ровней и зверю лесному, и дереву, и облакам, свету дневному и лунному. Они не покоряли природу – они были ею и жили с ней в ладу.

Олег вышел на берег озерца. Ветер стих, и зеркало вод отразило высоченные сосны, индиговое небо с ватой облаков и песчаную оторочку берегов. Вода была не теплой, но и не шибко студеной – в самый раз. Сухов совлек с себя порты и, гол как сокол, нырнул в озерцо. Холод обжег кожу и нервы, водица смыла пот трудовой. Олег доплыл до того берега, развернулся, словно в бассейне на соревнованиях, и рванул обратно. Выйдя на берег, он растерся ладонями и стал, руки в боки, обсыхать на ветерке. «Какой лес все-таки…» – подумалось ему. Русская народная сказка. Тут дерево в обхват и за дерево не считается. Так, деревце… Представитель флоры. В его родном времени Ладога тоже вся «в лесах», но там почти все выпилено еще при Петре. А тут… Вон, дуб на опушке – чисто баобаб! Его и обойдешь-то не сразу, не то что обхватишь. Лет пятьсот тому дубу, если не больше. Во времена дерзкого набега Эрманариха это древо уже выше крыши зеленело, должно помнить нахальных готов. И русов, которые тем готам всыпали, чтоб не лезли, куда не просят…

В следующий момент все его мысли как ветром раздуло – Олег услышал плеск воды и нежный смешок. Не веря глазам, испытав взрывную радость, он увидел давешнюю блондинку, выходящую из воды, – голую и прекрасную. Бикини в эту пору еще не изобрели, да и комплексы християнские – чтоб срам прикрывать – пока не попортили духовного здоровья. Купались все вперемежку, не разбирая полу и чину, и гимнофобией не страдали.

Девушка вышла на берег в двух шагах от Олега и завернулась в шаль, оглядывая молотобойца полунасмешливо-полувосхищенно и приводя его во все большее волнение. Рада…

– Спасибо тебе, – проговорила она.