— Мама, я не думаю, что это хорошая идея. Вспомни, как две недели назад ты раздулась, как шарик, и мы могли тебя потерять!

Каждый раз мне приходиться спорить с мамой, чтобы она продолжала лечение. Как и многие тибетцы, мои родители с опаской относятся к современной медицине. Даже сегодня они предпочитают лечиться при помощи растений и молитв. И эти средства уже не раз доказали свою состоятельность, я, например, им доверяю. Терпеть не могу глотать лекарства, даже если зуб болит так, что голова раскалывается. Но в случае с мамой я прекрасно понимаю, что ее болезнь требует современного лечения и только врачи смогут ей помочь. Без них, боюсь, она долго не протянет. И один раз я уже в этом убедилась: маме стало совсем плохо, я поверила в то, что она умрет.

Это случилось вечером, около восьми часов; я сидела в гостиной родительского дома и смотрела какой–то фильм, когда в комнату внезапно вошел дядя, бледный как простыня.

— Чоинг, готовься…

— К чему?

Он не успел ответить, а я уже резко встаю и мчусь в мамину комнату. Перескакивая по две ступеньки, я взбегаю на второй этаж; кровь гулко стучит в висках.

Распахиваю дверь в комнату мамы. Она лежит на кровати; лицо, живот, ноги, все тело раздулось и отекло. Мама словно увеличилась в три раза. Дышит хрипло, с трудом, будто невидимая плотная ткань мешает воздуху пройти. Глаза полузакрыты, голова откинута назад; словно рыба, которую выбросили на берег, она борется с удушьем. Мама умирает.

— Мама, мамочка, я здесь, ты слышишь? Я помогу тебе, обязательно помогу! Не бойся, держись, мама.

Беру ее за руку и осторожно сжимаю, словно это не ладонь, а раненая птица. Я боюсь причинить боль маме. Она вся горит. Пытаюсь передать ей хоть каплю своей энергии — ей всегда это помогало, — но сегодня ничего не происходит. Она меня не слышит и не видит. Больше не могу сдерживать слезы, выбегаю из комнаты. Внутри меня взрывается крик: «Помогите, кто–нибудь, помогите, моя мама умирает!»

Но я душу в себе этот вопль и молчу.

Не знаю, что делать. Кажется, тут уже ничем не поможешь. Возвращаюсь. Сижу рядом с мамой, держу ее за руку, прислонившись головой к спинке кровати. Так проходит четыре часа. Я думаю. Слушаю удары собственного сердца — или это кровь бьется в висках? Столько жизни бурлит во мне — и так близка смерть…

Наконец внутренний голос выводит меня из ступора: «Если ты сейчас ничего не сделаешь, то будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь».

— Мама, послушай, мама, я знаю, что ты не хочешь обращаться к врачам, но позволь мне отвезти тебя в больницу. Поедем только ты и я. Никто об этом не узнает. Если умрешь, я тайком привезу тебя обратно. Но нам надо хотя бы попытаться. Пожалуйста, мама…

Едва слышный хрип вырывается из ее горла. Она с трудом поворачивает голову и закрывает глаза. Это значит «да».

Тихо–тихо, чтобы не разбудить отца, спящего в той же комнате, я беру маму на руки, сажаю ее на переднее сиденье джипа и везу в реанимационное отделение лучшей городской больницы. Ее тут же окружают несколько врачей. Меня не спрашивают, почему мы так долго ждали, перед тем как приехать. Они просто спасают ее, вот и все. Здесь, в больнице, я больше не известная певица, а просто дочь, чья мать тяжело больна. Через два часа после того, как маме поставили капельницу, мне разрешают зайти к ней в палату. Она спит, лицо спокойное, расслабленное, словно ничего не произошло. Наконец–то кошмар закончился. Моя футболка мокрая от нота, я обгрызла ногти почти до крови. Мама спасена. На этот раз. После пережитого страха и пяти дней в больнице она соглашается на нормальное лечение. И мы начинаем три раза в неделю возить ее на гемодиализ.

С этого момента я стараюсь ограничить поездки; конечно, я продолжаю давать концерты, но все больше времени провожу с родителями. И чаще всего живу у них.