– Не морочь мне голову... Где сушняк?

– Да щас я...

Пончик побрел по берегу, собирая обломки дерева, выбеленные морем, а Олег достал из мешочка кресало и грецкий орех, залитый воском. Вместо ядрышка в орехе хранился сухой трут.

Надергав травы, подтащив ломких водорослей, Олег высек искры. Трут задымился сразу. Нежно поддувая, Сухов добился того, что из искры возгорелся огонек. Подкрепившись сухими стеблями, он загудел, обращаясь в пламя костра.

– Пончик!

– Несу...

Сучья, ветки, обрывок тростниковой циновки – все сгодилось в пищу огню. Олег обсох и согрелся. И задумался. Что делать-то? Пробираться к своим? А где они, свои? Хороший вопрос, но сочтем его риторическим...

– У нас две возможности, – рассудил Пончик, вторя Олеговым мыслям. – Можем двинуться на восток, тут неподалеку проходит караванная тропа из Хорезма на Итиль и Булгар[3]... Или сдадимся гузам. Хотя я точно не знаю, кто тут кочует... И вообще! Вдруг вечерком с моря пароход загудит?!

– Фантазер ты... В любом случае двинем берегом моря на север, а там видно будет...

Пончик снял с себя мокрую рубаху и стал сушить ее над костром, поворачивая то так, то этак.

– Все равно не понимаю... – проговорил он.

– Что тебе не дается, добрый доктор Айболит?

– Ты помнишь, как все случилось тогда, в первый раз? Там физики ковыряли основы мироздания, разбирались в хронодинамике. Затеяли эксперимент и... Случился побочный эффект. Нас – сюда. А теперь что? Какие тут могут быть физики? Тут и слова такого не знают... Может, это... Он?

Пончик неуверенно ткнул пальцем в небеса, боясь ехидных замечаний друга-атеиста, но не дождался.

– Не знаю, Понч, – серьезно сказал Олег. Откинувшись на груду сухого песка, он помолчал и продолжил: – В институте я числился в воинствующих безбожниках, чуть ли не в язычниках. У нас на даче даже идол стоял, я его аж с Алтая волок. Хватило ж ума... А попов как высмеивал... Куда там антирелигиозной пропаганде! Сектантов всяких, вроде иеговистов, громил по-страшному. Они в дверь стучатся, начинают про Библию толковать, и пошла дискуссия – они мне слово, я им – десять... Всяко бывало. Злорадничал даже, когда священники ныли о порушенных большевиками храмах. Так, думаю, вам и надо! Жгли капища, когда Русь крестили? Вот вам и аукнулось! А сюда попал и...

Олег смолк. Пончик уселся, поерзал и напомнил, не выдержав:

– И что здесь?

– Язычество здесь, – усмехнулся Сухов. – Во всей своей красе. Ей-богу, устал я от него. До тошноты. Помню, читал про дубы, посвященные Перуну, мечтал посмотреть в натуре... Посмотрел. Да ты и сам их видел – на каждом суку по человеку висит, птицами обклеванному, а земля у корней черная, жирная – ее кровью поливают... И как же это «святое место» смердит!

– Да уж, – сморщился Пончик, – хоть нос зажимай...

– И это ж постоянно, – продолжил Олег, – всегда и везде. Для Хорса мы девушку топим в реке. Чтобы Бодана ублажить, пленных потрошим, да так, чтобы самих обрызгало кровью жертвенной – на счастье... М-мерзость! Знаешь, так порой хотелось убежать от этого, скрыться, а куда? Язычество – это ж не что-то отдельное, для капищ предназначенное, оно повсюду, вся жизнь по его правилам разложена – дома, в лесу, на море, на службе конунгу! Это как на зоне – не верь, не бойся, не проси. И захочешь по-иному жить, а не можешь – на волю ход заказан!

– А ты не пробовал в церковь сходить? – несмело спросил Пончик. – Поставишь свечку, и вся жертва – без крови и кишок. И не воняет там.