Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. – Ты нездоров?

– Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, – ответил Патриарх. – В моем возрасте человек или здоров, или мертв.

Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он осел на диван. Воздев руки. Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к Фосу:

– Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Затем Бальзамон сплюнул на пол в знак отрицания Зла – Скотоса, антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий трапезу. Патриарх осушил кружку с вином.

– Пей же, – обратился он к римлянину и приподнял бровь, когда Марк не стал ни молиться, ни плевать на пол. – Ах ты, язычник.

Это слово, срываясь с губ жрецов Фоса, иной раз служило призывом к погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением – возможно, лукавой усмешкой над трибуном, но не более того.

Вино оказалось недурным – в своем роде, хотя Скавру, как обычно, не хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая от Патриарха, трибун осушил свою кружку и налил по новой.

Усевшись в кресле‑развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать не спеша. Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал. Ох уж эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей, которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли.

– Ну так чем же я могу быть полезен вашему святейшеству? ‑осведомился Марк, желая по возможности приблизить начало разговора.

– Ой‑ой, какие мы церемонные. Я не являюсь твоим святейшеством, как нам обоим хорошо известно, – парировал Патриарх. И добавил не без восхищения: – Ты не слишком‑то многословен, а? Мы, видессиане, чума на наши головы, говорим слишком много.

– Так что ты хотел от меня услышать?

Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом:

– Ну‑ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в деле, принял бы тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить легче, чем тупого халогая. А ты процветаешь! Это твое знаменитое молчание, должно быть, полезная штука.

Марк безмолвно развел руками. Бальзамон захохотал еще громче. У Патриарха был добрый раскатистый смех. Бальзамон словно приглашал любого разделить его веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся.

– Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой я так уж процветал, – сознался Марк.

– Кое в чем – нет, – отозвался Патриарх. – Никто из нас не идеален, да и удача светит нам не всегда. Но кое в чем ином… – Он выдержал паузу, почесал подбородок и задумчиво проговорил: – Как ты полагаешь, что она в тебе нашла, а?

Хорошо, что Марк не держал свою кружку на весу, – иначе он уронил бы ее на пол.

– Она? – эхом повторил Марк, надеясь, что голос его звучит не испуганно, а всего лишь глупо.

– Алипия Гавра, разумеется. Зачем, по‑твоему, я прислал тебе приглашение? – деловито спросил Бальзамон. Но увидев, какое у Скавра сделалось лицо, сменил тон. На смену насмешке пришла забота: – Не белей, пожалуйста. Мне вовсе не хотелось так пугать тебя. Допей вино, прошу. Это наполнит ветром твои паруса. Это Алипия попросила меня позвать тебя сюда.