|
В таких случаях меня чем то опаивали, и я, совершенно беспомощная, находилась в Затерянном Городе. Мне кажется, что в это время они что то делали с его телом – старик говорил, что хочет сделать его неуязвимым, – потому что, возвращаясь в него, я чувствовала, что оно сделалось более пустым и каменным. Двинувшись вниз по пандусу, Мышелов вроде бы услышал в этой страшной тишине что то вроде слабых стонов ветра. – Я привыкла к телу моего брата – ведь большую часть из семи лет, что оно пролежало в гробнице, я пребывала в нем. Через некоторое время наступил черный миг, когда страх и ужас исчезли – я приучила себя к смерти. Впервые в жизни у моей воли, у моего холодного рассудка появилась возможность развиваться. Скованная физически, существуя почти без чувств, я стала приобретать внутреннюю силу. Я начала видеть то, чего не замечала раньше – слабые стороны Анры. Ведь оторваться от меня напрочь он не мог. Цепь, которой он сковал наши умы, оказалась слишком прочна. Как бы далеко он ни уходил, какие бы ни воздвигал между нами преграды, я всегда могла видеть картины в какой то части его мозга – очень смутно, как какую то сцену, разыгрывающуюся в конце длинного, узкого и темного коридора. Я видела его гордыню – рану, прикрытую серебристой броней. Я наблюдала, как его честолюбие вышагивает среди звезд, словно это драгоценные камни на черном бархате в его сокровищнице. Я ощущала, как свою собственную, его удушливую ненависть к ласковым и скаредным богам – всемогущим отцам, которые скрывают сокровища мира, улыбаются нашим мольбам, хмурятся, качают головами, карают; я чувствовала его бессильную ярость к оковам времени и пространства, словно все пяди расстояний, которых он не мог видеть и по которым не мог ступить, сцеплялись в серебряные кандалы у него на руках, словно каждый миг до и после его собственной жизни был серебряным гвоздем в его распятии. Я скиталась в продуваемых ураганами залах его одиночества, где мне удавалось увидеть красоту, которую он лелеял, – смутные, заманчивые формы, которые режут душу, как нож, а однажды я набрела на узилище его любви, где было совершенно темно и не видно, что ласкают там трупы и целуют кости. Мне стали понятны его желания – ему хотелось чудесных вселенных, населенных разоблаченными богами. И я познала его похоть, из за которой он дрожал пред видом мира, словно это была женщина, и страстно стремился познать все его секретные уголки. Когда я изучила брата достаточно, для того чтобы начать его ненавидеть, я, по счастью, обнаружила, что моим телом он владеет не так легко и отважно, как я. Он не умел смеяться, любить и рисковать. Вместо этого он робел, всматривался, поджимал губы, отходил назад…. Когда путники уже почти спустились по пандусу, Мышелову показалось, что стон повторился и на сей раз был более громким и свистящим. – Они со стариком приступили к новому этапу обучения и поисков, которые забрасывали их в самые разные концы света; они надеялись, в этом я уверена, добраться до царства мрака, где их могущество сделается бесконечным. Я следила, как их поиски быстро продвигаются вперед, а потом, к моему восторгу, всякий раз оканчиваются ничем. Их протянутые руки чуть чуть не дотягивались до следующей ступеньки мрака. Им обоим чего то не хватало. Анра ожесточился и постоянно винил старика, что у них ничего не выходит. Они стали ссориться. Когда я поняла, что Анра потерпел окончательный крах, я начала издевательски смеяться над ним, но не вслух, а мысленно. Отсюда и до звезд – нигде ему не было спасения от моего смеха, и он был готов убить меня. Но он не решался на это, пока я находилась в его теле, а я теперь научилась ему сопротивляться. Быть может, именно этот мой слабый мысленный смех и обратил его отчаянные думы на вас и на секрет смеха древних богов, и к тому же ему требовалась помощь магии, чтобы вернуть свое тело. Какое то время я боялась, что он нашел новый путь к спасению – или к продвижению вперед, – но сегодня утром я с чисто жестокой радостью увидела, как вы, наплевав на посулы брата, с помощью моего смеха убили его. |
