— Первый раз вижу здесь детей! Поищите, коллега, где-либо поблизости фрейлен этого мальчика, — говорил насмешливо сухонький старичок в черной шапочке.

Это был знаменитый ученый, о чем можно было судить по тому, с каким подобострастием и услужливостью увивались около него тоже старые, тоже бородатые, но менее знаменитые ученые.

Илья старался быть подальше от этих знаменитостей и ловил своих зверюшек где-либо в стороне. Для работы он предпочитал дни, когда сильные волны выбрасывали на берег глубоководных обитателей моря.

Низко нависшие тучи плыли над неприветливыми скалистыми берегами. Ветер нес соленые брызги. Дождь хлестал все сильнее и сильнее. В такое ненастье болезненный и худощавый юноша, весь вымокший до нитки, бродил по берегу, выискивая животных, которых море выбрасывало из своих пучин.

Денег было очень мало. Илья давно уже выехал из гостиницы и поселился у рыбака. Пришлось отказаться от обеда и кофе. Илья голодал ради того, чтобы подольше побыть на Гельголанде и закончить научные работы, пополнить свои коллекции животных.

Поздно вечером, когда семья рыбака спала, Мечников при тусклом свете каганца писал самому верному другу и советчику — Эмилии Львовне. Он вслух повторял написанное, как будто разговаривал с матерью:

«Милая мама… Я думаю остаться на острове еще целый месяц, по прошествии которого я поеду (желаю поехать) на десять дней в Гиссен, где будет от 17/5 до 25/13 сентября собрание натуралистов и врачей со всей Европы…»

Илья усталыми глазами смотрел на маленький огонек каганца. В мыслях он был далеко отсюда.

Перед ним сидит мать. Эмилия Львовна смотрит на сына своими темными глазами. «Я слушаю тебя, мой дорогой», — говорит мать.

Мечников продолжает письмо:

«Это собрание слишком заманчиво, чтобы я не предпринял всевозможных средств для того, чтобы посетить его, кроме большой пользы от совещания с ученейшими людьми, я имею возможность заняться в богатейших коллекциях профессора Лейкарта, что очень важно для довершения моих работ на морском берегу, которые продолжают идти очень успешно. Для приведения в исполнение моего горячего желания воспользоваться такими сокровищами я должен прожить лишних три недели на Гельголанде, сделать путешествие в Гиссен и обратно и прожить в Гиссене десять дней на ту сумму, с которой я думал протянуть до 24/12 августа… Я питаюсь, чем бог пошлет, издерживая 30 копеек на еду… Сбереженные деньги с прибавлением моей запасной суммы (которую я берег для первоначальной жизни в Петербурге) составляют достаточный капитал, на который я могу доставить себе столько пользы…»

Илья задумался. Он глубоко вздохнул и, откинувшись назад, стал на пальцах отсчитывать, сколько благ он приобретет за счет своего недоедания:

«Во-первых, я пробуду лишних три недели на морском берегу и тем значительно увеличу свои познания и коллекции; во-вторых, я посещу собрание и, в-третьих, буду работать в коллекциях Лейкарта…»

Илья еще раз перечитал написанное, и ему показалось, что тон его письма может расстроить мать. Ведь он хорошо знает, что из дому ему послать ничего не смогут; стыдно в таком положении намекать на свои трудности. Илья продолжал быстро писать:

«Ради бога не сочти описание моей новой жизни за жалобу или ропот; наоборот, я так счастлив, имея в виду столько пользы, и еще тем, что я не могу упрекнуть свою совесть в бесполезном растрачивании денег, добытых любовью и заботой, что в такой обстановке я готов бы находиться почаще. Пожалуйста, не вообрази также, чтобы я занятиями расстроил свое здоровье; даю тебе честное слово, что до сих пор у меня даже ни разу голова не болела. Да я и не верю, чтобы занятиями можно расстроить здоровье: я видел много ученых немцев, которые кулаком вола убьют.