|
И вам столько не нужно. Кстати, следующей нашей заботой будет настолько измениться да так спрятаться, чтобы ни один храмовник нас не отыскал. Тут я тоже могу оказаться вам полезен, поскольку, как это странно ни звучит, изменить себя и сохранить это в полной тайне практически невозможно. Всегда найдется болтливый язык, который поможет раскрыть ваш секрет. Не сейчас, а лет через десять. Всю жизнь ходить под прессингом — это страшная участь. Я сам настигал человека, совершившего преступление против Храма еще до моего рождения. Когда он меня увидел, я понял, что он ждал этого момента многие годы. Поверьте, это ужасно.
— Послушайте, вы уже запугали меня до корней волос, чего вы добиваетесь? Хотите половины суммы? Склоняете меня пойти против Храма? — Именно. Что вы теряете? Разве есть у храмовников хотя бы одна причина оставить в живых свидетеля своего существования? — Да. Моя добрая воля. — Я помню мужчину, который принес наблюдателю выкраденный (не им, кстати) средневековый документ. Какую-то ерунду, книгу с хроникой событий пятнадцатого столетия. По большей части выдуманной хроникой, к слову сказать. Через три дня мужчину нашли задушенным. Он принес книгу по доброй воле, и какова была благодарность Храма? — Но может быть, у них были свои причины… Свиридов, то есть Умберто хмыкнул: — Конечно, были. Поймите, они живут по другим принципам. Они хранители, а потому главная цель их жизни — сохранить тайну. Это их религия. И в ней нет места ни милосердию, ни справедливости — они все зомбированы этой своей идеей сохранности тайн. У них же это передается из поколения в поколение. Они так воспитаны. Их и людьми-то назвать сложно, настолько все человеческое в них атрофировано. Думаете, они примут вас в свои ряды и вы сможете продолжить роман с вашим дорогим Ильей. Ничего подобного. Они никого не принимают в свои ряды. — Но Исаак мне рассказывал о расколе, о том, что принимали в Храм за деньги. — Принимали в послушники. Делали вид, что посвящают в тайны, выманивали деньги и убивали. То была преступная ветвь Храма. Теперь и такой нет. Теперь возрождается старая школа — маниакальное служение делу. Все. И делу служат только свои. Чужих — не допускают. Все как в Средние века. — А вы? Почему вы не впитали с молоком матери устои Храма? — Я… — Умберто поморщился. — …наверное, потому что я — полукровка. Моя мать — потомственная храмовница из касты воинов. Отец был принят в число послушников. Он был просто любопытным богачом, которому наскучили светские забавы, и его потянуло на приключения. Я был обречен с рождения. Отцу это не особенно нравилось, отсюда и неоконченное оксфордское образование. Но потом я хлебнул. Меня насильно забрали с третьего курса университета, поместили в школу воинов. Мне пришлось жить так, как предписывали правила Храма. Особенно после того, как отца нашли в его спальне… в общем, сейчас не стоит. — Я не понимаю, зачем вам все это. Вы наверняка унаследовали от отца его богатство. Деньги вам не нужны. — Мать не вела дела. Семья уже много лет как разорена. Меня содержал Храм. К тому же я больше не хочу продолжать то, чем занимался. У меня появился шанс спастись. Зачем им пренебрегать. И если вы не против, я бы хотел продолжить путешествие. У нас мало времени. — Последний вопрос: откуда вам так хорошо известен русский язык? — Вы плохо слушаете, меня загнали в школу воинов, — он закатил глаза и нажал на педаль газа.
* * * Минут двадцать мы ехали молча. Не знаю, о чем думал Умберто, но, судя по выражению его лица, вряд ли его посещали грезы о пляжах Канарских островов. Я же судорожно пыталась принять решение. |
