Изменить размер шрифта - +

— Нам пора, — сказала я Филиппу.

Мы еще долго ехали по территории Роузбада, а затем, повернув к «Гринливзу», оказались в обычной Америке. У штата Вирджиния было достаточно прелестей —  лесные дороги и проселки, буйная растительность, — чтобы пленить меня на добрую сотню километров. По-настоящему я задумалась о «Гринливзе», лишь когда мы въехали на территорию тюрьмы. Пустынная дорога. Никаких указателей. Нам подсказывали дорогу по мобильному телефону непосредственно из тюрьмы. Каждый раз, после очередного поворота, мы звонили им, словно на соревнованиях по ориентации на местности. Вдруг лес резко пропал. Мы очутились на пустыре, похожем на космодром, охраняемый так же тщательно, как атомная станция.

— Остановитесь, — попросила я Филиппа. — Мне не хочется ехать дальше.

— Не могу, наше передвижение точно рассчитано, нас ожидают через пять минут.

— Давайте уедем, вернемся в Роузбад.

— Теперь уже поздно.

Он чуть сбавил скорость, заботясь о том, чтобы проехать оставшийся путь ровно в отведенное время.

Мы катились по прямой и абсолютно пустынной дороге, словно на ладони у тех, кто наблюдал за нами с вышек. Филипп вел машину плавно, не медленно, а, скорее, величественно. Мы словно позволяли себя рассматривать. Я представляла, как нас разглядывают внутри машины в мощные бинокли и изучают выражение наших лиц. Я старалась оставаться невозмутимой. Лицо Филиппа ничего не выражало.

Нужно было оставить машину на стоянке. Я не могла встать со своего места, но от нас требовалось не только приехать вовремя, но и не задерживаться, поэтому мы твердым шагом направились ко входу. Прежде чем выйти из машины, я опустила противосолнечный козырек, чтобы посмотреться в зеркальце. Не помню выражения своего лица. Тревога и боль обычно мешают разглядеть себя. Впрочем, на этом козырьке, кажется, зеркальца не было.

Ничто в моей жизни не предвещало этой поездки, и однако я понимала, что в «Гринливз» меня привел непреодолимый интерес к тем, кто находится в заточении. И теперь я словно шла на зов, доносившийся из здания, окруженного колючей проволокой, не на тот, который привел меня сюда —  то была, в сущности, прихоть судьи Эдварда, — а на зов, исходящий от Дэвида Денниса, все более требовательный и настойчивый. Судья Эдвард отправил меня в «Гринливз», а Дэвид Деннис заставлял продвигаться от одних ворот к другим, через комнаты для осмотров и ожиданий. Каждый раз очередная дверь сначала открывалась, затем запиралась. Свободное пространство вне тюрьмы закрывалось теперь за мной, дверь за дверью, со скрупулезностью, дающей понять, что меня легче впустить сюда, чем выпустить отсюда.

Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться обратно. Если бы я дала волю чувствам, то просто упала бы на землю, поджав под себя ноги и руки. Сжавшись в комок и зажмурив глаза. Но я шла вперед, повиновалась приказам, аккуратно выполняя все то, что от меня требовали. Руки в стороны, ноги на ширине плеч! Откройте сумочку! Выверните карманы! Я снова двигалась в четком темпе, заданном еще по дороге сюда, когда мы ехали через пустырь к воротам тюрьмы. Теперь мне некому было помочь, рядом со мной не было Филиппа —  он остался снаружи. Я делала в точности то, что мне говорили, словно всю жизнь выполняла эти неприятные процедуры, не сомневаясь в их необходимости.

Та же внутренняя установка, вероятно, заставляла идти заключенных прямиком в комнату для исполнения приговора. Они не бежали туда, как самоубийцы, их не тащили волоком, они мужественно шли сами. Откуда у людей берется смелость, чтобы выскочить из окопа и ринуться в бой, сесть в поезд, зная, что больше не вернешься? Я проявляла лишь ничтожную часть этого свойственного человечеству мужества. Именно мужественно я шла на встречу с Дэвидом Деннисом.

Быстрый переход