— Очнись! — бубнила Уокер, шлёпая бутбоя по щекам. — Очнись, идиот!

— Ууууууууйййййяааааа! — застонал Худой. — Где я? Что случилось?

— Ты прикован у меня в кабинете! — триумфально объявила Мария. — Ты пытался напасть на меня, но сам получил по ушам!

— Что случилось? — повторил скинхед.

— Посмотри вниз на свой хуй! — приказала доктор.

— Я его не вижу, — пробормотал Худой. — Вижу только бинты.

— Это потому, что я отрезала тебе хуй и яйца! — радостно прокудахтала Уокер.

— Не может быть! — заорал бутбой. — Я чувствую, как у меня встаёт!

— Это фантомная эрекция, — опровергла его Мария. — Ты наверняка слышал о людях с ампутированными конечностями, они потом долгие годы страдают от фантомных болей.

— О нет! — заплакал скинхед и потерял сознание.

— Возьми себя в руки! — обратилась к нему доктор, прежде чем плеснуть в лицо стакан воды.

Хотя бутбой вернулся в сознание, он страшно побледнел. Он смотрел на Уокер как ребёнок, не способный поверить в жестокость этого мира.

— Что же мне теперь делать? — спросил скинхед слабым голосом.

— Сядь на диету, — предложила Мария. — Как сбросишь десяток-другой килограммов, начнёшь страдать из-за того, что если бы у тебя ещё был хуй, ты мог бы вовсю трахаться.

Доктор расковала свою жертву. Худой встал, оделся и вышел из кабинета. Скинхед не смирился с унижением, пострадав от рук Уокер. Однако теперь он понял, что надо действовать умом, а не силой, если он хочет перехитрить своего злобного врага. Дорога до местного отделения полиции не заняла много времени, и, войдя внутрь, Худой попросил помощи.

— Я хочу сообщить об ужасном преступлении, — обратился бутбой к сержанту на приёме. — Доктор Уокер только что меня кастрировала! Вы найдёте её в местной поликлинике. Я хочу, чтобы сука была арестована немедленно.

— Вы должны пройти в комнату для дачи показаний, — голос копа сочился жалостью, — чтобы я мог выяснить подробности вашего дела.

Худой уже почти двадцать минут заполнял заявление, когда приехал доктор осмотреть его рану. Бутбой стянул штаны. Медик развязал бинт, который Уокер навертела вокруг паха скинхеда, и обнажился идеально здоровый набор семейных драгоценностей. Пару минут спустя Худому предъявили обвинение в напрасной трате времени полиции.

Дональд Пембертон проснулся поздно, но такой же злой, как Худой. Вчера он обнаружил, что его девушка — развратница, шлюха и блядь. Пенелопа Эпплгейт всегда клялась, что считает акты воспроизводства отвратительными — но теперь-то Дон знал, что она лжёт. Если Пенни чем и отличалась от нимфоманки, то исключительно неспособностью признать свою болезнь. Пока Пембертон поднимался над физическим, чтобы отдаться метафизическому, эта тёлка, похоже, больше хотела тусоваться с дегенератами, нежели приобщаться к искусству.

— Пенни! — завопил Дон в гостиную. — Приготовь мне чашку чая, пока я одеваюсь!

— Твоя очередь делать чай! — продекламировала Эпплгейт. — Я делала, когда мы вернулись вчера вечером.

— Я страдаю творческим недержанием! — принялся отчитывать её Пембертон.