– Как и у вас, – сказал Переплет. – Я ведь разумный человек и вынужден мириться с тем, что я не могу изменить. Или, если точнее – с тем, что я пока не могу изменить. Но это не означает, что я согласен с происходящим.

В целом вечер вполне удался, но разговор об афганской войне получил неожиданное и очень неприятное продолжение две недели спустя. В тот вечер, вернувшись с близнецами с прогулки, она сразу поняла, что произошло что-то важное. У отца было особенное выражение лица, и Альбина знала, что это не предвещает ничего хорошего.

– Что случилось?! – спросила она, замерев у дверей.

– Ничего сверхъестественного, – сказал он тихо, но в глаза ей почему-то не смотрел. – Не беспокойся, все в порядке вещей.

Отец и сам выглядел озадаченным.

– Вот ведь как, Альбина, – сказал он, улыбаясь растерянно, – еду в командировку! Долг зовет!

Долг зовет, труба зовет… За мирным и безопасным словом «командировка» скрывалась поездка в «горячую точку». А так в Советском Союзе тогда называли только одно место.

– Нет, я не понимаю, – бормотала Альбина, которой казалось, что все это несерьезно, что от этого можно еще отказаться. – Почему ты?! Ты же уже был там один раз. Что им еще нужно?

– Альбина, я военнообязанный, у меня звание, я должен, понимаешь?! Именно потому, что был там! – Было видно, что Марлен Вихорев заранее готовил объяснение. – Разве справедливо, что туда едут мальчишки, которые еще ничего в своей жизни не видели?!

– Они все равно туда поедут, а у меня другого отца нет! – сказала она упрямо. – Да, я эгоистка, но пусть лучше другие. Пусть!

Почему, спрашивала она неведомо кого, стиснув до боли кулаки, почему у нее все не может быть хорошо?! Можно было себя успокоить – он вернется, как уже однажды вернулся, живой и невредимый, но сердце отчего-то тревожно ныло.

До отъезда Марлена оставалось немного времени. Вечерами Альбина рассматривала на карте Афганистан, трудно было представить себе отца там, на поле боя, а ей казалось, что вся эта несчастная страна и есть одно большое поле боя.

– Интернациональный долг! – Олег по-своему переживал за тестя, а главным образом – за жену. – Какой еще долг?! Что мы им задолжали?!

– Успокойся, пожалуйста! – Альбина уже смирилась и даже защищала отца, его принципы.

– Я просто не хочу, чтобы ты потом рвала на себе волосы, получив похоронку!

– Помолчи, прошу, ты же накаркаешь!

Афганская война была еще одним гвоздем, который советская власть вогнала в крышку собственного гроба. И едва ли не главным здесь были не потери, а то молчание, которым эти потери были окружены. Впрочем, слухи все равно ходили. Говорили о спецназе, который бросают в лобовые атаки как простую пехоту, об ошибках авиации, бомбившей собственные части, о зверствах моджахедов и советских солдат. Об откровенном презрении, которым встречали чиновники вернувшихся «оттуда» инвалидов.

А Марлен Вихорев прислал письмо. Альбина вертела его недоуменно в руках. Письмо с фронта – сумасшествие какое-то. Никаких упоминаний о месте, где он сейчас дислоцировался, в письме, разумеется, не было. Альбина по-женски взгрустнула над письмом, потом спрятала его в шкатулку, где лежала целая стопка разновеликих конвертов, включая еще довоенной, как говорила Эльжбета Стефановна, поры – а довоенной порой Эльжбета Стефановна называла время до Первой мировой.

Альбина не давала себе долго печалиться, продумывала новый фасон – для беременных.