|
В общем, на этот раз я кончу, все кончу. Ты думаешь, это для меня чисто ритуальный акт? Но я-то не еврей, Дженни, моя вера не так ритуализована! Я просто привык все доводить до конца. Мне кажется, что полоса неудач в моей жизни кончится только тогда, когда в ней кончишься ты. А покончить с тобой, извини, пожалуйста, можно только одним способом. Серьезно. Раздевайся, Дженни. В каком это было фильме? — я водил на него дочь, когда ей было двенадцать. «Последний киногерой», точно. Со Шварцем. Помню, я еще думал: что за вкус у моей девочки? Теперь, когда моя девочка полгода проводит в психиатрической клинике, а другую половину сидит дома, забившись в самый темный угол и трясясь от непонятного ужаса… нет, я не думаю, что виновата ты, Дженни. И Барбара тоже не виновата. Кому суждено рехнуться, тот рехнется. И все-таки я думаю: лучше бы она любила Шварца. Лучше бы она выросла простым и добрым ребенком, каких много. Дурой вроде тебя. Ты же дура, Дженни. Ты и вправду думала, что все это тебе так и сойдет.
Так вот: в этом «Последнем герое» мальчик говорит замечательную вещь. Сейчас вспомню. Он говорит: «Ты делаешь вечную ошибку всех отрицательных героев: ты слишком много говоришь перед тем, как выстрелить». Ж. Ты злоупотребляешь цитатами, Билл. М. Боб меня зовут, Боб! Ты хоть это могла бы помнить, черт тебя возьми совсем! Ж. Ну Боб, Билл, вечно эти условности! В конце концов, какая разница, как тебя зовут! Ты такой же, как все, как тысячи, как сотни тысяч, понимаешь? Это-то меня и оскорбило больше всего! И точно так же ты все время цитируешь. Твоя настольная книга — это «Тысяча изречений на все случаи жизни», потому что своих мыслей у тебя нет! Ты пустой внутри, понимаешь? Я всю жизнь проверяю людей, я делаю это даже не по собственной воле — такой меня сделал Бог, или мать, или я не знаю кто. Я такой ходячий лакмус, понимаешь? Меня не все выдерживают, меня почти никто не выдерживает. Потому что я все-таки не из вашего теста, я вся поперек, поэтому вы все и ломаетесь, натолкнувшись на меня. Вы ведь так устроены — вы, благопристойные люди с благопристойными женами, с набором цитат, с обязательными этими вашими этими… вашими этими… этими вашими барбекю, на которых вы решаете свои карьеры! С этими напитками на донышках одинаковых стаканов, одноразовых, одинаковых — что в Белом доме, что в Кремле, что в Барвихе, что у нас в моем родном штате этот, как его, Висконсин! Вы все абсолютно одинаковые мещане, классические буржуа, яппи, средний класс — от председателя школьного клуба и до президента, и у всех у вас страшная пустота внутри! В надежде ее заполнить вы все время жрете, жрете, жрете, вы хватаете и подминаете под себя все, что видите. И когда вам случается вещь, или событие, или человек, который выше вашего понимания, — вы ломаетесь тут же, вылезает вся ваша гниль! Вы начинаете лгать нации, вертеться, как ужи на сковороде, мелко юлить, просить прощения — в вас же нет ничего прочного, ничего мало-мальски надежного! Но при этом вы никак не можете примириться с тем, что эта непонятная вещь вам не принадлежит. Хватать, хватать! Жрать, совокупляться, так или иначе употреблять — вот единственная доступная вам форма общения. «Разговоры об искусстве, разговоры об искусстве»… Более уничижительной формулировки в твоем лексиконе нет! Что для меня жизнь, что для меня единственное ее содержание — то для вас прелюдия, затянувшаяся прелюдия к самому главному! К тому, чтобы… какие там у вас есть для этого глаголы? И все это, конечно, совмещать с женой, с плоской добропорядочной кобылой, которую ты сам же и презираешь, не догадываясь о том, что и она ненавидит тебя! Как тебя можно не ненавидеть, ты, собрание цитат с оправданиями на все случаи жизни! М (абсолютно спокойно). Ну ладно, Дженни! Пока ты говорила, я насчитал уже штук пять цитат! У тебя просто несколько больший опыт по их маскировке. |
