Савелий шел не спеша, поглядывая вокруг. Ему показалось, что Свиньинский переулок даже в пору его детства бывал не таким зловонным, как ныне, да и луж было не такое огромное количество, и каждую из них сейчас нужно было преодолевать едва ли не вплавь.

И все-таки эти тупички были куда ближе, чем гранитный паркет европейских площадей.

В одном месте навстречу Савелию вышел мужчина двухметрового роста. Он заслонил могучей рукой дорогу и слезно пожаловался:

— Жизнь у меня скверная, барин, ты бы уж не пожалел для меня кошелька. — И уже погромче, нагнетая жути, добавил: — А то ведь места здесь глухие, обратной дороги можешь не сыскать.

— А ты, Степан, не изменился, — по-приятельски хлопнул великана по плечу Савелий. — Все так же грязен. Неужели не признал?

— Господи, неужели это ты, Савушка… Савелий Николаевич! — перепугался громила. — Помилуй меня, Христа ради! Не погуби! Не говори о моей дерзости Парамону Мироновичу, ведь погубит меня старик!

Великан мгновенно уменьшился до размеров нашкодившего мальчишки, и если бы Савелий схватил его сейчас за ухо и стал бы трепать, как шалуна, то воспротивиться наказанию у Степана не хватило бы духа.

— Ну что ты, Степушка, успокойся, как же ты об этом посмел подумать? Ведь мы же с тобой друзья! А помнишь, как ты меня драться учил? Не однажды пригодилась мне твоя наука.

— Господи, не забыл ты этого, барин, — расчувствовался Степан, едва ли не пуская слезу.

— Да какой же я тебе барин, Степушка, зови меня, как и раньше, Савелием.

— Как прикажешь… Савелий, — поклонился громила и, шагнув в черноту, растворился в стене здания.

Дом Парамона Мироновича выделялся среди прочих строений особенной изысканностью, какая отличает разодетого франта, случайно оказавшегося в толпе нищих. Подъезд встретил его не запахом испражнений, а помпезной роскошью, какую можно встретить в министерских парадных. Савелий бы не удивился, если б сейчас дверь распахнулась и из гостиной вышел бы не урка с волчьим взглядом, а вышколенный швейцар с огромной бородищей по пояс, в ливрее и белых перчатках и, улыбнувшись словно пожалованному рублю, молвил: «Здрасьте, Савелий Николаевич, его сиятельство вас дожидается!»

В самом углу первого этажа, под яркой лампой, четверо урок играли в очко. Азарт был настолько велик, что они не сразу заметили вошедшего, а когда в госте узнали Родионова, покорно положили на стол карты и шумно поднялись. Сейчас они напоминали добропорядочных граждан, встающих при появлении генерал-губернатора.

— Савельюшка, давненько тебя здесь не было, — проговорил урка лет пятидесяти, прозванный Занозой, худой и скрюченный, как осенняя ветка. — Парамон Миронович два раза о тебе справлялся. Если бы через пятнадцать минут не появился, пошел бы тебя искать. Сам понимаешь, Хитровка — не Александровский сад, здесь всякое может случиться.

Сейчас он напоминал заботливую няньку, пекущуюся о несмышленом домочадце. Невозможно было поверить, что этот теплый голос принадлежит беглому каторжанину, на счету которого несколько загубленных душ.

Савелий хотел ответить, что было бы обидно помереть на пороге собственного жилища и что на случай возможных недоразумений он всегда держит в правом кармане сюртука аккуратный махонький «вальтер», купленный по случаю в Берлине.

Однако, подумав, произнес:

— Хотел посмотреть, не увязался ли кто за мной. Вот поэтому пришлось немного поплутать. — И, глянув на гору «красненьких», возвышающуюся в центре стола, добавил: — А вы играйте, господа, вижу, что кого-то ожидает неплохой банк.