Келюч беспощаден и грозен; он во много раз опаснее белого медведя, даже взрослого самца. Взрослый морж не боится белого медведя, умеет отбиваться от него своими клыками… Ведь белый медведь весит полтонны, от силы килограммов семьсот, а морж — до двух тонн. Но келюч не отбивается от хищников, он сам ищет белых медведей, убивает их и ест.

Келючам обычно не нравятся люди, не нравится, что люди нападают на лежки моржей и убивают их. Чукчи очень боятся келючей, потому что моржи-хищники нападают и на байдары. До появления ружей они были бессильны против келючей.

Келючи привыкли, что они самые сильные существа в окружающем мире, и бросаются, не ведая страха, на любого врага — и на человека в том числе. Если их не застрелят, пока могучий зверь мчится к байдаре, он клыками вспорет кожу, которой обтянута байдара, или зацепит борт и перевернет лодку. Люди в меховой одежде окажутся в ледяной воде, и келючу на самом деле даже нет нужды их убивать. Но как правило, келюч убивает попавших в воду людей, и ходят мрачные легенды, что келючу может и понравиться человеческое мясо…

Впрочем, это не только легенды. В 1910 году был случай, когда чукчи предложили капитану американской шхуны любое количество песцов, пусть только американцы убьют страшного келюча, из-за которого они не могут выйти в море: только на волнах появляется байдара, как рассекая волны, чудовище устремляется на них. Келюч ныряет так далеко, что его не удается застрелить, а потом бросается на байдару, как подводная лодка.

Американцы застрелили келюча с борта шхуны, из винчестеров с оптическим прицелом. Какой бы он не был умный, келюч, но понять, что такое шхуна, он не мог, и темного полусознания зверя не хватило, чтобы понять — человек может нести смерть и на расстоянии нескольких сотен метров… Но когда подплыли к льдине, на которой нашло свой конец чудовище, голова моржа лежала как раз на обглоданном трупе чукотского охотника… Так что моржи-людоеды — не просто пугалки для взрослых, не просто мрачная легенда.

Опять молчание висело в комнате, опять охотники переваривали сказанное. Товстолес усмехался, предлагал еще чаю с добавками, протирал запотевшие очки.

— Значит, келючи…

Андрюха произнес это с таким нехорошим выражением, что сразу стало видно — ему страшно. Впрочем, и остальным келючи как-то не понравились. Медведь-келюч, рано потерявший мать, вынужден стать более хищным, более свирепым, более хитрым, чем другие медведи… думать, что такие звери живут в лесу, очень уж неприятно. Особенно если лес кормит, и в него приходится ходить.

Но есть и еще кое-что, и Кольша с сомнением поднимает глаза на умного старика…

— Вопрос, конечно…

— Я слушаю.

— Владимир Дмитриевич… а ведь если он… ну, если медведь стал келючом, это же не объясняет, что медведь это настолько… ну, волевой, так, наверное?

— Так. Не стесняйтесь, договаривайте — такой волевой, такой разумный, верно?

— То есть получается, медведи-келючи могут начать охотиться вместе… Собрались три келюча, и мы с ними имеем дело? Так?

— А вот это как раз — ни в коем случае! Келюч — это страшный одиночка, ему не нужны все сородичи. Он сам умный, опасный, но совершенно безнравственный, антиобщественный зверь. И появляются келючи очень редко, как исключение из правила.

— Тогда у меня другое предположение…

— Да-да, Володька? — Товстолес произнес это точно таким же тоном, как если бы сейчас шла лекция, и студент второго курса Вова Носов поднял бы руку.

Но Володька не спешил начать, теребил пальцем переносицу, и Андрюха успел вспомнить, что в какой-то книжке по психологии читал: если человек трет переносицу, значит, он сомневается в своей правоте или в правоте собеседника.