Он не только не разжирел, как большинство медведей в неволе, но, наоборот, продолжал худеть. Живот у него ввалился, кашель делался всё хуже и хуже, и однажды утром его нашли совсем больным и дрожащим в его постели под фонарным столбом. Тогда Нора взяла его в дом, и с тех пор он остался на кухне.

В течение нескольких дней после этого в его здоровье, казалось, наступило улучшение, и он по-прежнему проявлял любопытство ко всему окружающему. Большое светлое пламя в кухонном очаге особенно привлекало его, и когда открывали дверцы, он усаживался на задние лапы с выражением сосредоточенного внимания. Но ещё через неделю он потерял интерес даже к этому зрелищу и со дня на день хирел всё больше и больше. В конце концов, что бы ни происходило около него, ничто не могло больше возбудить его обычную любознательность.

Кашель его всё усиливался, и он всегда казался очень несчастным, за исключением тех минут, которые проводил на коленях у Норы. Тогда он ласкался к ней и разными способами выражал свою радость, но всякий раз принимался жалобно плакать, лишь только она отправляла его обратно в корзинку, служившую ему постелью.

За несколько дней до закрытия гостиницы Джонни впервые отказался от своего обычного завтрака и тихо скулил, пока Нора не взяла его к себе на колени. Он прижался к ней, но его нежное «ер-р-р, ер-р-р» звучало всё слабее и слабее, пока совсем не затихло. Через полчаса, когда она уложила его обратно в корзинку и принялась за свою работу, маленький Джонни утратил навсегда стремление видеть и понимать всё, что происходило вокруг него…