И тридцать семь – не двадцать! Торвен провел ладонью по обозначившейся лысине. Да...

    С Эрстедом-младшим ему довелось близко познакомиться лишь в 1810-м. До этого виделись, но мельком – Андерс забегал к старшему брату. Все изменилось, когда враг перешел границы и король воззвал к своим верным датчанам. Начинающий юрист (экзамен на доктора юриспруденции маячил впереди) и четырнадцатилетний сирота встретились в казармах на острове Борнхольм. Учиться было некогда – ни «прусскому» шагу, ни стрельбе плутонгами, ни уставным красотам.

    Месяц – и Черный полк принял крещение огнем.

    Юнкер Торвен хорошо запомнил капитана Эрстеда – такого, каким он шел в первый бой. Скулы грубой, небрежной лепки, острый подбородок. Бледная, словно ледяная, кожа, тонкие губы плотно сжаты... Эрстед-младший утратил сходство с братом. Под шведскими пулями родился кто-то другой, чужой и непохожий.

    Память лгала – или шутила. С Мнемозины станется. Сходство вернулось – когда в 1814-м полковник Эрстед обнимался с профессором Эрстедом, их вновь принимали за близнецов. Но Ханс Христиан отдал времени неизбежную дань, Андерс же... Он менялся, но – не старел. Сегодня, в теплый летний день Anno Domini 1832, бывший юнкер готов был поклясться, что вновь видит своего капитана, ведущего роту в бой.

    Гере Торвен покосился на Ханса Длинный Нос. Поэт скромно пристроился у окна. Хорошо, что патрон-академик не изобрел «механизм» для чтения мыслей. Что бы подумал Длинный Нос о нем, о Зануде-из-Зануд? Счел бы фантазером?.. прости господи, «романтиком»?

    Коллегой по цеху?

    Торбен Йене Торвен мужественно пережил девятый вал стыда. Но отчего все притихли? Свечки-канделябры, перепуганный буфет – спишем на буйство фантазии. А рука? Почему она тянется к пистолету? Пистолет – в ящике стола, но пальцы липнут к нужному карману. Часто они ошибались?

    Шутки кончились – в залу вошел первый гость. Черные «совиные» окуляры, восковая бледность щек. Молчаливая неприветливость – ладно, стерпим. Массивная трость в руках – посочувствуем и поймем. Но все вместе, если сложить и взвесить...

    – Князь Волмонтович, господа. Мой ангел-хранитель, хорошо знакомый вам...

    Вольнодумцу и деисту Торвену при встрече с князем всегда хотелось перекреститься. А сейчас – в особенности. Если и походил на кого-нибудь «ангел-хранитель», то на сбежавший из парижской витрины манекен. Натерли деревяшку воском и посыпали чудо-порошком. Только действие порошка вот-вот кончится.

    – ...большой поклонник гере Андерсена.

    Поэт с шумом сглотнул, попятился и ткнулся худыми лопатками в стену. Вероятно, сие означало: «Очень рад!» Перед отъездом из Дании князь одолжил у кумира новые рукописи – сделать копии и переплести. Судя по всему, Длинный Нос пуще смерти боялся, что «пан манекен» захочет сейчас поделиться впечатлениями.

    Волмонтович по-военному щелкнул каблуками. Стекла окуляров подернулись дымкой. Князь вздрогнул – и застыл возле двери, словно в родную витрину попал. Лишь трость еле заметно скользнула по гладкому паркету.

    Вспомнилось: мокрая зима 1814-го, разоренный, безлюдный Шлезвиг. Пушки вязнут в грязи по ступицу. Русские – слева, пруссаки – справа. «Санитары, быстр-р-р-ро! Раненого в тыл!..»

    Вне сомнений, Волмонтович был ранен. Так держатся те, кто истекает кровью. Ты – не человек, ты – пробитый кувшин с дырой, наскоро заклеенной куском смолы.