Поглядел Казимир Черные Очи на черепа. Помянул колдуна-мертвяка теплым словом. А там и подумал: головы-то две!

Моя, выходит, третьей будет?

3. Allegretto

Банкет с фейерверком

Не соврал Мирча Вештаци. И клад нашелся, и кровь пролилась. Передрались гайдуки за сундук с червонцами, прибавили к двум черепам груду новых. А как трупы землей засыпали и принялись добро делить, Волмонтович, всех удивив, взял себе не золото, а то, что поверх него лежало, – старинную пистолю, ржавую да грязную. Завернул в тряпку, сунул в походный мешок.

Спасибо за подарок, брат-упырь!

Только через полгода, в далеком северном Копенгагене, нашел он время для пистоли. Отчистил ржавчину, грязь отмыл, маслом ружейным смазал. Глянул и присвистнул. Тройной колесцовый замок, ореховое ложе, слоновая кость, гравировка… Откуда такое у гайдуцкого прадеда? С чьего трупа снято? Ученые мужи из музея в Амалиенборге подсказали – Италия, город Брешия, работа мастера Рафаэля Уголино. И год разобрали: 1572-й, Варфоломеевская ночь.

Спустя несколько лет князь прочел в книжке про гайдуков, что знали они «заклятие последнего боя», страшней и гибельней которого на свете нет. И про Мирчу Вештаци, кровавого душегуба, прочел. Была у атамана пистоля итальянской работы – если не брешут, на три сердца заклятая. Не расставался с нею Мирча, но так ни разу и не выстрелил.

Волмонтович погладил холодное дерево ларца. Молчишь, чудесная «флейта»? Молчи и дальше, старая смерть!

Стол заскрипел с облегчением. Тяжелые лари один за другим отправлялись туда, где им и место, – на пол, в дальний угол. Пистолет князь так и не выбрал. Зачем? Не в суданских мы джунглях, не в лесах разбойничьей Корсики. Здесь – град Санкт-Петербург, центр просвещения и изящных искусств. Хоть гаубицу-«единорог» за собой вози по Невскому проспекту – не поможет.

Князь поправил галстук, скользнул взглядом по зеркалу в ореховой раме. Отражаемся? Славно! Еще Польска не сгинела!

И помрачнел князь, как туча над Мертвым Логом.

О падении Варшавы он узнал посреди Индийского океана. «Сюзанна», шхуна Ост-Индской компании, на которой они плыли из Китая, повстречалась с «систер-шипом» – «Арабеллой», шедшей встречным курсом. Торговля – дело серьезное, время – деньги. «Сестрички», поприветствовав друг друга затейливой комбинацией сигнальных флажков, сблизились всего на пару минут.

На чисто вымытые доски палубы с тяжелым стуком упала пачка лондонских газет. За год подшивка, не меньше. Взял князь Волмонтович наугад, развернул одну – старенькую, пожелтевшую. И схватился бы за сердце, когда б могло оно еще болеть, сердце-то. Нечему в груди закричать, все выгорело, онемело, стальной коркой обросло.

Лишь стон из-под брони: Варшава!

…Шестого сентября 1831 года царские войска штурмом взяли западный пригород Варшавы – Волю. Потеряв всякую надежду, правительство повстанцев отказалось вооружить народ и поспешило сдать столицу. В ночь с седьмого на восьмое сентября была подписана капитуляция. А наутро гривастые казачьи кони уже били копытами по булыжнику варшавских мостовых.

Finis Poloniae!

Сказал бы: «La commedia è finita!» – да не до смеха.

В успех восстания князь не верил с самого первого дня. Как только узнал о «ребелии», понял: тонуть мятежу в крови. Шляхта, ничего не забыв и ничему не научившись, начала не с призыва к совместной борьбе всех народов России против николаевского деспотизма, не с аграрной реформы, а с требования «исконных» восточных воеводств – и с бессмысленной резни безоружных «москалей» в охваченной бунтом Варшаве. «Рrzeklêty idioci!» – буркнул Волмонтович и перестал читать редкие газеты, попадавшие в Китай из Европы.