— Ну так почему же, в таком случае?

— Я боюсь стеснить вас, вот и все.

— Вы шутите, дон Альбино. Разве хозяина можно стеснить? Ну пойдемте со мною, я не принимаю извинения.

Всадник стоял неподвижно; очевидно, в уме его происходила сильная борьба, его лицо выражало сильную тоску. Дон Маркос со странным выражением наблюдал за ним украдкой.

В это время сверкнула молния и глухо загрохотал гром.

— Вот и разрешение вопроса, — сказал дон Маркос. — Начинается гроза, через несколько минут она пронесется здесь с бешенством; поспешим приютиться.

— Пусть же будет по-вашему, — ответил дон Альбино.

— Вот и прекрасно! — сказал, смеясь, дон Маркос, — я знал, что сумею убедить вас.

Они пошли рядом и направились к небольшому домику, находившемуся на расстоянии не более ста шагов от того места, на котором встретились.

Дону Маркосу по наружности казалось от сорока четырех до сорока пяти лет; у него были блестящие глаза, умный лоб; несмотря на простоту его морского костюма, ничто не умаляло силы выражения лица этого человека, не столь замечательного своим высоким ростом, как задумчивым, энергическим и внушительным видом его благородной и прекрасной физиономии; в нем было что-то гордое и кроткое, что прельщало и действовало внушительно.

Дон Альбино был молодой человек, не более двадцати пяти лет; черты его лица были изящны и деликатны, лицо его было бледно и задумчиво, его темно-голубые глаза придавали его физиономии нежное мечтательное выражение, его стройная, гибкая и красивая талия, врожденное изящество его жестов делали его прекрасным молодым человеком. Ансамбль его наружности имел чрезвычайную прелесть; его длинные волосы ниспадали густыми и шелковистыми кудрями на плечи; на нем был богатый и грациозный костюм мексиканских кампезиносов. Одним словом, оба эти человека представляли, по крайней мере в физическом отношении, полнейший контраст.

Дон Маркос поднял задвижку и вошел в дом; за ним следовал дон Альбино, который сошел с лошади и вел ее за повод.

Мексиканские дома нельзя назвать комфортабельными: у них нет внутри дверей, и многие из домов устроены так, что для того, чтобы пройти в конюшню или корраль, надобно пройти через зал; но это неудобство не сильно беспокоит их.

Первая комната была пуста. Даже Линдо, прекрасная ньюфаундлендская собака, с которой мы познакомили наших читателей, ушла из нее.

Дон Маркос быстро окинул взглядом вокруг себя, отпер дверь, ведшую в корраль, и сделал знак головою своему гостю, чтобы он поставил в нее свою лошадь, что тот и поспешил исполнить.

— Теперь, — сказал дон Маркос, когда молодой человек вошел к нему, расседлав и почистив лошадь, — посмотрим, есть ли для нас ужин, — и громко закричал: — Марцелия!

Тотчас же появилась молодая девушка, предшествуемая собакою, которая, вбежав, положила свои толстые лапы на плечи моряка, выражая живейшую радость.

— Прочь, Линдо! Прочь! — сказал Маркос, лаская ее. — Ты добрая собака; но довольно!

— Вы звали меня, батюшка?.. — спросила молодая девушка тихим и слегка дрожащим голосом.

Дон Маркос наморщил брови, однако же с кротостью отвечал:

— Да, дитя мое, я привел тебе гостя; угости его как можно получше; он переночует здесь, надо приготовить ему приличную комнату.

— Достаточно будет одной койки, — сказал тогда дон Альбино, — а ежели будет необходимо, то я высплюсь на моем седле.

— Любезный дон Альбино, — грациозно сказал дон Маркос, — вы мой гость; предоставьте мне свободу действий.

Молодой человек молча поклонился.

— Милая моя дочь Марцелия, — продолжал дон Маркос, — готов ли ужин?

— Он ожидает вас, батюшка, — ответила она.