— Как ты, дедушка?

Михалыч нежно жмурился чему-то своему, далекому, лик его был высокомерен и светел.

— Чего спросил, ась?

— Как чувствуете себя?

— A-а! Вспомнил супружницу свою, Федя, словно в очи ей заглянул. Это ведь какое терпение надо было иметь — со мной жить. Нрав у меня был дремучий, лесной, да и от вина я буйствовал. А под горячую руку… Да теперь уж нечего. Скоро свидимся, повинюсь. Она простит. Всегда прощала дак…

— Где свидишься, дедушка? В раю, что ли?

— Тебе не понять, ты ученый. Десять классов преодолел. Но не горюй. С мое поживешь, может быть, поумнеешь. Так-то ты ничего, парень жилистый, нашей, мужицкой породы.

Старик говорил заметно окрепшим голосом, с привычными задиристыми интонациями, и на душе у Федора потеплело, будто стакан водицы испил. Он заметил с добродушной ухмылкой:

— В тебе, дедушка, пожалуй, не восемьдесят, а все сто килограммов будет.

— Может, и сто. Знать бы такое дело, обязательно бы в район смотал, в полуклинику. Чтобы тебе рекорд по переносу тяжестей зачли.

— Дедушка, а ты сам идти еще не можешь?

Михалыч руками себя подробно ощупал.

— Кое-какая чувствительность в организме появилась, но идти пока не могу. Давай тащи! Взялся дак за гуж.

К вечеру добрались до стариковой хибары. Там поджидали их встревоженные Юшка и тетка Дарья. Старика сняли с Федоровой спины и отнесли в дом. Когда вернулись за Федором, увидели, что он спит, завалившись в канавку с дождевой водой, немного не догребя до сухого края. Сон его, могучий и целебный, длился четырнадцать часов. Федор проснулся, когда наступило новое утро, увидел, что лежит на кровати, укутанный в стариково ватное одеяло, а сам Михалыч сидит на табурете за столом и читает газету.

— А, отоспался! — ласково приветствовал он Федора. — Я уж думал, ты на вторые сутки разогнался.

— Ты что же, дедушка, совсем выздоровел?

— Я и не болел вовсе. Паралик у меня был, это верно. На нервной почве. Тут, слышь, тетка твоя вчера сдуру доктора привела, хотели меня в больницу упечь. Доктор живчик такой, навроде тебя, об себе, видать, сильно мнит. У вас, грит, вполне может быть, что произошел инсульт. Давайте мы вас потихоньку отнесем в машину, которую ваш внук пригнал, и аккуратно доставим в больницу. Иначе я за ваше здоровье не поручусь. Ни в какую больницу я, конечно, не поехал, доктора и тетку твою обоих турнул. Подлечился домашним средством. Ничего, двигаюсь помалу. От печи до порога.

— Каким средством, дедушка?

— Дак обыкновенным, натуральным. Как прадед учил… Ну тебе чего, чайку согреть?

— Тетка ругалась?

— Ты пока тетку свою забудь и не трожь. К ней пропавший без вести мужик вернулся давеча. Она его на инвалидность заново проверяет.

Федор собрался было еще подремать, понежиться, по-потягиваться, больно сладко ныли и зудели все члены, но решил, что пора и честь знать. Встал, напялил на себя брюки и рубашку, влез в кем-то до блеска начищенные ботинки, попил водички из ковшика у порога. Старик не отводил от него странно-влюбленного взгляда, потом выдохнул: "Хо!" — задымил цигаркой, прокашлялся, провентилировал легкие, наконец крепко опустил кулак на стол. Сказал, как припечатал:

— Мужиком справным будешь, Федор Петрович! Истинный бог, говорю!

3

Федор вошел в аптеку с твердым намерением на этот раз окончательно объясниться. Покупателей было немного — небольшой хвост у кассы, хвост у рецептурного отдела, а там, где Анюта работала, топчутся две старушки-долгожительницы да пионер с министерским портфелем.