— Каждый убивает то, что любит, — сказал Остин. Он обращался к Фостеру.

— Ты тот парень, что когда-то цитировал тут Омара, так?

— Что? — спросил Фостер.

— Странные дела. Этот парень часто приходил сюда только для того, чтобы заставить автомат поиграть. Он был в него просто влюблен. Часами он сидел и слушал его. Конечно, говоря, что он был в него влюблен, я употребляю это слово как оборот, улавливаешь?

— Конечно, — отозвался Фостер.

— И вдруг, пару дней назад, он вышел из себя, просто совсем помешался. Я вошел и обнаружил его на коленях перед меломаном, он вымаливал у него за что-то прощение. Не понимаю. Думаю, что некоторым просто нельзя пить! А ты как думаешь?

— Так же, — ответил Фостер.

Он наблюдал за тем, как санитары из "скорой помощи" выносили пострадавшего из зала.

— Электрошок средней тяжести, — сказал один из санитаров. — Все будет в порядке.

В меломане что-то щелкнуло, и заиграла новая пластинка. Должно быть, что-то произошло с регуляторами, потому что звук был просто оглушающим.

— Хло-о-о! — вопил меломан.

Оглушенный, борясь с ощущением, что он переживает галлюцинацию, Фостер оказался возле автомата. Он приник к нему, борясь с накатывающей волной звука. Он потряс аппарат, и звук уменьшился.

— Хло-о-о! — мягко и нежно пел меломан.

Кругом все суетились, но Фостер не обращал на это никакого внимания. Он весь был во власти обуявшей его идеи.

Сквозь стеклянную панель он заглянул внутрь фонографа. Пластинка вращалась медленно, и, когда игла поднялась, Фостер смог прочитать ее название: "Весна в горах".

Пластинка торопливо поднялась и скользнула на свое место. Другая черная-пречерная пластинка закружилась под иглой. Это были "Сумерки в Турции".

Через некоторое время шум суеты улегся, и Остин подошел к фонографу. Оглядев его, он сделал пометку, что надо заменить разбитую панель. Фостер совсем забыл о толстом, небритом, неопрятном мужчине, но вдруг услышал за спиной его голос:

— Не верю, что сейчас апрель.

— Что?!

— Сейчас март!

— Иди ты!.. — сказал Фостер.

Он был глубоко потрясен, хотя сам не понимал почему. Он подозревал, что истинная причина его нервозности была нереальной.

— Врешь, я тебе говорю!

Толстяк дохнул перегаром в лицо Фостеру.

— Сейчас март! Или ты согласишься, что сейчас март, или… Но с Фостера было довольно. Он оттолкнул толстяка и сделал было два шага в сторону, когда маленькая, сохранявшая холодную ясность клеточка его мозга дала знать о себе. Меломан заиграл "Отрицай — да, выбирай — нет".

— Сейчас март! — вопил толстяк. — Ведь март же!

— Да, — тусклым голосом подтвердил Фостер. — Март.

Всю ночь название песни крутилось у него в голове. Он отправился с толстяком домой. Он пил с толстяком. Он ни разу не сказал "нет".

Утром он с удивлением узнал, что толстяк нанял его для «Саммит-студио» в качестве сочинителя песен, просто потому, что Фостер не сказал «нет», когда его спросили, умеет ли он писать песни.

— Отлично, — сказал толстяк. — Теперь мне лучше отправиться домой, не так ли? Завтра я должен отправиться на студию. Мы начинаем супермузыкальный «апрель-2» и… Сейчас ведь апрель, правда?

— Конечно.

— Давай-ка немного поспим. Нет, не в ту дверь — там бассейн.