Я закусил губу.

— Нам всем не везет…

Около часа ночи, когда были опустошены две бутылки водки, три бутылки шампанского (отличилась Ундина, которая хлестала его фужерами, поначалу не пьянея), без остатка съедена чудовищная колбаса и когда открытое окно принесло вечернюю свежесть, Юрок постучал вилкой по пустому стакану и потребовал тишины.

— А теперь, моя юная обворожительная подруга, — вкрадчиво сказал он девушке, заговорщицки подмигивая мне, мол, сейчас начнется главное — сами собой ходуном заходят предметы, — ты продемонстрируешь нам свои таланты…

И прежде чем Юрок успел ей помешать, Ундина запела. Она, видно, долго ждала этого мгновения и вложила в голос всю силу сдерживаемого в течение долгих часов темперамента.

Не знаю, где она училась пению и училась ли вообще, но кричала, — иначе нельзя назвать звуки, которые исторгало ее горло, ее широко разверстый рот, ее напрягшаяся грудь, — она настолько громко, что у нас сразу же заложило уши.

Мир наполнился внезапной абсолютной тишиной. Мы с Юрком, впервые в жизни полностью оглохнув, глупо улыбаясь, смотрели друг на друга.

Ундина заламывала руки, беззвучно (для нас!) разевала огромный рот, строила уморительные гримасы, кривлялась, изображая оперную диву, закатывала очи и прочее, прочее, прочее…

И все это, повторяю, в абсолютной тишине. Казалось, какой-то выживший из ума волшебник, надавив кнопку, отключил звук во всем подлунном мире.

Я тогда подумал, что Юрок с Ундиной ошибся. Не быть ей певицей. Сейчас не ее время. Сейчас время мяукающих блондинок, с помощью косметики выдающих себя за писаных красавиц, и козлетонистых юношей с квадратными подбородками и глазами-пуговицами. Сейчас время пигмеев со слабыми голосишками и ужимками клоунов. Сейчас время самодеятельных дребезжащих шептунов, случайно попавших на эстрадные подмостки. Время голосистых трубадуров минуло.

Да и записывающая аппаратура рассчитана на другие децибелы. Она не предназначена для записи рева противовоздушных сирен.

Ундина была обладательницей уникального голоса.

От звука ее голоса, сопоставимого по силе с грохотом взлетающего реактивного бомбардировщика, эта нежная аппаратура сразу бы вышла из строя — она бы испустила дух, она бы взорвалась и рассыпалась, отравляя продажный воздух звукозаписывающих студий вонью горящих магнитных лент и плавящихся золотых дисков.

Внезапно Ундина закрыла рот и, быстро оседая, начала выпадать из кресла, и не успели мы прийти ей на помощь, как она, извиваясь, как змея, сползла на пол, перевалилась на спину и, раскинув руки в стороны, громко захрапела. Мы переглянулись. Шампанское, видимо, подействовало…

— Черт возьми, а кто же тогда будет передвигать предметы? — озадаченно проговорил мой друг, щупая пульс на запястье черноземной Иммы Сумак. — Вот это голосище! Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь ревел с такой сатанинской силой! Черт бы побрал эту иерихонскую трубу! Теперь жди, пока она протрезвеет…

Мы перенесли тело чудо-певицы на диван и опять сели за стол.

Мы все еще чувствовали себя полуоглохшими.

Полностью слух вернулся к нам только после третьей бутылки…

Теперь, когда ему никто не мешал, Юрок мог вволю наговориться "за жизнь".

— Человек измельчал. Мелок стал он, человек-то. Где они, исполины прошлого? — терзал ночную тишину глас полутрезвого Юрка.