Я наполнил его стакан.

— А себе? — с укоризной посмотрел он на меня.

Пришлось налить и себе.

Алекс, с набожным видом держа стакан в вытянутой руке, торжественно произнес:

— Когда я в панике улепетывал от этого человека с ружьем, мои ноги оторвались от асфальта, и я полетел. Буквально! Представляешь? Правда, летел я совсем-совсем низко, может, в полуметре от земли. Мне показалось, что это сон! Знаешь, бывало в детстве… или после пьянки, когда во сне летаешь над крышами домов… В общем, я пролетел несколько десятков метров и приземлился, когда из-за поворота показалось такси. Потом, уже дома, проверил… получается! Надо только очень сильно напрячься.

— Ты сошел с ума, — упавшим голосом сказал я.

— Допускаю, — хладнокровно сказал Алекс, — допускаю. Очень может быть. Пусть сошел… Пусть — с ума… Но теперь я могу летать! И потом, что, сумасшедшим летать запрещается?

— Как это у тебя получилось?..

— Черт его знает! Я ж говорю, надо сильно-сильно напрячься…

— И давно это у тебя?

— Доктор, я ж говорю, раньше летал только во сне.

— Коли ты меня назвал доктором, могу ли я поставить тебе диагноз?

— Не надо. Я и сам знаю. Я нормален.

— Повтори.

— Я нормален! Я нормален! Я нормален!

И действительно, Алекс, хоть и был под мухой, не походил на умалишенного. Я осторожно спросил его:

— А в роду у вас?..

— Думал! Думал уже! Насколько я знаю, все, кроме меня, были вполне приличными и добропорядочными людьми. А пьющих так вообще не было. И никто не летал! Я первый. Если у меня будут потомки, то они смогут через какое-то время сказать, что их пращур основал новую династию Энгельгардтов — династию художников, пропойц, летунов и бабник… ик! — он опять омерзительно и громко икнул, — бабник… йик! — ков! Принеси воды! Что ты на меня уставился, дурак проклятый, не видишь, что у меня опять начинается?.. Кипя… — он погрозил мне пальцем, — йик! — кипяченую! йиик!

Когда я вернулся в комнату, Алекса и след простыл. Я бросился к распахнутому окну.

Над просыпавшейся Москвой в предутреннем небе бушевали редкие для этих широт северные краски. Угрожающий, режущий душу пурпур, облитый золотом еще далекого и не видимого солнца, взламывал тупыми толстыми стрелами темную синь похожего на покойное вечернее море поднебесья. На какое-то время я забыл о друге и залюбовался рассветом.

Прелесть безумной палитры заставила заныть от ревнивой зависти мое сердце. Сердце малоприметного и непризнанного московского художника.

Задрав голову, я увидел, как на немыслимой высоте на юг медленно плывет по небосклону клин не известных науке (или мне?!) пернатых, напоминавших миниатюрных сытых коров с крыльями.

Птичий клин, несмотря на слегка комичный вид, наводил на мысль о вечном покое и голубом беспредельном просторе. Я лег грудью на подоконник и посмотрел вниз. Дворник дядя Федя, свирепо что-то напевая, заметал в угол двора кучу бумажного мусора. Он работал метлой с виртуозной небрежностью. И без видимых усилий.

Вряд ли почтенному санитару двора, даже отдавая должное его высокому профессионализму, удалось бы столь небрежно и без видимых усилий замести в угол останки грузного Алекса.