Как же отплатил Александр Данилович Макарову за его верность и постоянство?

Неблагодарностью. Она проявилась в полной мере в те годы, когда светлейшему уже ничто не угрожало. Петра Великого не стало, и Александр Данилович освободился от необходимости возвращать в казну награбленное; исчезла и опасность лишиться должностей и власти.

В годы правления Екатерины значение Макарова сильно возросло: не будет преувеличением сказать, что он занимал при дворе после Меншикова и Толстого третью позицию. Недаром Кампредон уже в мае 1725 года охарактеризовал Макарова так: он – «кабинет-секретарь царицы и ее поверенный, знающий все ее тайны».

Мысль о верховном совете – коллегиальном правителе государства, – призванном также ограничить самовластие Меншикова, носилась в кулуарах уже через несколько месяцев после вступления на престол Екатерины. Во всяком случае, слух об этом стал достоянием Кампредона в начале мая 1725 года, когда он доносил в Версаль о намерении создать совет при кабинете ее величества, «в который войдут князь Меншиков, граф Толстой, барон Шафиров и кабинет-секретарь Макаров». В совете, писал Кампредон, станут решаться «самые важные дела».

Верховный тайный совет был создан в феврале 1726 года. Слухи о том, что в состав его войдет и Алексей Васильевич, упорно держались вплоть до 6 февраля, когда императрица подписала указ об его учреждении. Но Макарова, как известно, в нем не оказалось – Меншиков принес его в жертву Остерману.

Этим, однако, дело не ограничилось. 23 мая 1727 года, через неделю после похорон Екатерины, Кабинет ее величества был ликвидирован. Вместе с Кабинетом исчезла и должность кабинет-секретаря. Алексей Васильевич получил назначение президента Камер-коллегии.

Поводом для расправы послужила реплика Макарова, брошенная Девиеру о намерении Меншикова породниться с царствующей династией. Девиер во время следствия показал, что он не упомнит, кому из них принадлежит инициатива разговора на скользкую тему, но в память его врезались слова, сказанные Алексеем Васильевичем: «…светлейший-де князь паче усилится. А так-де он на нас сердит, а потом паче сердит будет».

Макаров не подозревал до конца дней своих, что случайно оброненная им фраза станет достоянием вышнего суда, а также Меншикова. Крутому на расправу Данилычу достаточно было одного намека на недовольство, чтобы удалить Макарова от двора.

Интересно проследить историю отношений Меншикова с Остерманом. К сожалению, мы располагаем скудными сведениями о раннем этапе этих отношений: письма – единственный источник, они сохранились лишь с 1716 года. Впрочем, ранее этого времени Меншиков, по всей видимости, и не считал Андрея Ивановича нужным для себя человеком. Депеши Остермана из Копенгагена, Амстердама и Парижа, где он сопровождал царя в путешествии, сделали свое. Поначалу полуофициальные, они постепенно приобретали сугубо частный и доверительный характер. Со всей очевидностью удается проследить, как Андрей Иванович втирался в доверие к Меншикову.

Каких только любезностей, клятв и обещаний не расточал Андрей Иванович светлейшему, причем он умело их разнообразил: «Пребываю до смерти моей с глубочайшим решпектом» или «Пребываю до гроба с глубоким респектом», то клялся, что «во все дни живота моего буду всякими образы старания иметь, как бы оную вашу милость заслужить и достойна себя оной учинить», то, поздравляя с праздником Воскресения Христова, высказывал пожелание, чтобы Бог «вашу высококняжескую светлость и весь ваш высококняжеский дом в святом своем сохранении имел».

Заверения Остермана, что он будет относиться к своему покровителю «со всяким должнейшим и глубочайшим почтением», конечно же услаждали слух светлейшего, но не они оказали решающее влияние на сближение царского фаворита с заезжим проходимцем.