Феликс Эдмундович указал рукой на одно из кресел.

– Присаживайтесь.

– Благодарю, – кивнул я.

Дзержинский вернулся за письменный стол.

Я поймал себя на мысли, что снова и снова продолжаю сравнивать реального Феликса Эдмундовича с образом, сыгранным в кино Михаилом Козаковым. Да, талантливый актёр попал практически в точку, сумев многое передать и во внешности, и в характере этой легендарной личности.

Однако кое-какие отличия всё же имелись. Михаила Михайловича толстяком не назовёшь при всём желании, скорее довольно стройным – но или камера традиционно полнит человека, или актёр не доводил себя до столь ярко выраженного изнеможения, однако при встрече сразу бросилась в глаза отнюдь не киношная худоба Дзержинского. Я бы даже назвал её страшной. Не человек, а тень человека. Кожа да кости. И только в глазах чувствовалась бешеная энергия, которой он славился. Силы духа в нём было на десятерых.

Я слышал, у рыцаря революции большие проблемы со здоровьем. Железный Феликс буквально сгорал с каждым днём. В общем-то, ничего удивительного: почти вся молодость прошла в застенках. И пусть некоторые идиоты моего времени считают, что царские тюрьмы и каторги – курорт, их бы самих туда, чтобы на собственной шкуре прочувствовали то, через что прошёл Дзержинский.

Господи, как же мало ему осталось жить… Каких-то четыре года! Скончается Железный Феликс в 1926-м. Эту дату я отчётливо помню, благодаря врезавшимся в память кадрам с уничтоженного памятника на Лубянке.

Можно ли как-то предотвратить или отсрочить его уход из жизни? Не уверен. Сомневаюсь, что Дзержинский, если и будет знать точный день смерти, станет что-то предпринимать по этому поводу. Не в его это характере. Меньше всего Железный Феликс думал о себе…

Все голодали, и он голодал. Известна история, как Дзержинский выбросил в окно оладьи, которые испекла ему сестра, потому что другие в это время умирали от голода.

Доводилось читать, что он и сам был в курсе, что ему осталось недолго, совершенно спокойно говорил на эту тему со своими друзьями, не боясь смерти. Так что, даже если бы я попробовал коснуться в разговоре здоровья Феликса Эдмундовича (хотя даже не представляю – как?), толку бы из этого не вышло.

– Расскажите о себе, – попросил Дзержинский, внимательно изучая выражение моего лица.

Ох… надеюсь, оно было достаточно непроницаемо в те секунды, когда я думал о собеседнике и его судьбе. Кажется, это будет не просто разговор по душам.

Ломаться не стоило. Я бегло изложил свою не особо богатую по меркам нынешнего времени биографию. Родился, учился, воевал, ловил преступников… Дзержинский внимательно слушал, часто кивал, и его знаменитая бородка клинышком опускалась и поднималась в такт движениям головы.

– Пожалуйста, остановитесь подробнее на личности бывшего начальника губернского отдела ГПУ Кравченко, – попросил он. – Хочу разобраться и понять, как же эта сволочь смогла оказаться на таком высоком посту, почему мы его проморгали…

– Хорошо, Феликс Эдмундович, – кивнул я и принялся вспоминать.

Первое знакомство с Кравченко, его фиктивное предложение перевестись в ГПУ, упоминание о высоких покровителях в Москве (тут лицо Дзержинского скривилось, как от зубной боли), моё увольнение из губрозыска, поданное под соусом сокращения штатов (Феликс Эдмундович стал темнее тучи), арест Жарова, попытка скомпрометировать меня путём подброшенных в сейф фальшивок, показания, полученные от членов «Мужества» на Кравченко, счастливое вмешательство товарища Маркуса, попытка Кравченко достать револьвер и пустить его в ход…

История была длинной и не всегда приятной для меня и для рыцаря революции.

– Вот оно как, – задумчиво произнёс он в конце.