— Ха-ха, запахло жареным, — прошептал Арон, строя гримасы.

Я закончила вытряхивать простыню и вытерла пот со лба. Вообще-то на улице было нежарко, но поневоле вспотеешь, когда приходится махать руками изо всех сил.

— Ты о чём? — спросила я.

Арон выпучил глаза и стал похож на большую яичницу-глазунью:

— А ты разве не знаешь, что Герда избавляется от тех, кто ей не по вкусу?

— Избавляется? — сердце у меня ёкнуло. — Как так? Убивает?

Арон медленно покачал головой.

— Не совсем. Неужели ты не слыхала истории о том, как она разделалась с ребёнком, который ей мешал?

— Не слыхала.

Арон подошёл ближе.

— Однажды, давным-давно, — прошептал он, покосившись на Герду, — была тут одна девочка, которую она терпеть не могла. И как-то раз ночью села она на велик, посадила её на багажник и покатила. И бросила её в какой-то заброшенной хибаре, где не было ни души и нечего было есть. Девочка была такой маленькой, что сопротивляться не могла. Герда уехала и больше никогда туда не возвращалась. А девочка та так и померла.

Я уставилась на него во все глаза. Арон кивнул, растянув рот до ушей.

— Враки! — крикнула я.

Арон пожал плечами.

— Может, враки. А может, и нет. Со мной у неё этот номер не пройдёт, я слишком сильный, — сказал Арон и смачно шмякнул подушкой об землю.

Герда продолжала изучать письмо.

— Через две недели во вторник, — бормотала она. — Группа инспекторов в плановом порядке проконтролирует соблюдение санитарных условий и пересчитает детей. С уважением, Турд Фьюрдмарк. — Сглотнув, Герда прикусила губу. Затем подняла взгляд и заметила, что мы за ней наблюдаем. — Ну что ж, — сказала она с наигранным спокойствием. — К этому времени мы как следует всё приберём. И приведём ногти в порядок. Юнна!

Я вздрогнула оттого, что она так резко и неожиданно произнесла моё имя. Ничего хорошего это не предвещало. Герда вразвалочку подошла ко мне, скорчила злобную гримасу и нависла надо мной всеми своими двойными подбородками.

— Думаешь, простыня будет чище оттого, что ты трёшь её грязными руками?!

Я опустила взгляд: опять я забыла помыть руки. Белая ткань перепачкалась.

Герда выдернула у меня простыню.

— Ничего удивительного, что здесь такая грязища! Будете жить тут, пока вам не исполнится шестьдесят лет. И потом придётся переименовать детдом в дом престарелых.

О том, что она в эти времена будет лежать в земле, мёртвая, как маринованная селёдка, Герда, конечно, не думала. Я вздрогнула: что, если мне придётся остаться в «Лютике» навсегда? Не то чтобы Герда была такой ужасной, просто она ведь нам не настоящая мама. Мне кажется, мы ей совершенно безразличны. Если у кого-то из нас был грипп или воспаление лёгких, она очень расстраивалась, но только потому, что для неё это означало лишние хлопоты. Если кто-то до крови разбивал коленку, она прежде всего думала, как бы не запачкать ковры. Настоящая мама пожалела бы ребёнка, а Герда жалела только саму себя. Вот и вся разница.

Герда повернулась ко мне.

— Ты здесь уже девять лет! Неужели до сих пор не запомнила, что, прежде чем браться за чистые вещи, надо мыть руки?

Щёки у меня запылали. Некоторые дети ухмылялись — так было всегда, когда Герда на меня кричала, а случалось это нередко. Я вечно забывала мыть руки.