Герою есть чем себя оправдать. Герои слишком ценны для истории, чтобы вести себя благородно. Тому, кто родился царем без царства, наследником без имени и полжизни промыкался в героях, трудно сохранять человеческий облик, не то что налет благородства. Принцы-бродяги — разбойники почище лесных головорезов. Сапа Инка тоже ощущает себя высокородным мародером, берущим свое и повторяющим, словно мантру: оно-мое-по-праву. Хотя какие, к Супайпе, права… Нет у него права ни на что, даже на жизнь, все у нынешнего Великого Инки не свое, заемное.

Ревут, заходятся рога, словно целое стадо быков несется через доисторическую Памплону к одной-единственной арене — энсьерро, предваряющее большую кровь. От этого звука под кожей разливается жар, жаром окатывает снаружи, пот течет по коже, смешиваясь с потеками кармина. И клети распахиваются — все разом, точно из каждой сейчас выскочит по Минотавру или хотя бы по быку, но нет, чудовище, с которым предстоит сразиться Тесею, всего одно. Смертоносное, собственническое, кровожадное подобие Сталкера.

Дамело узнает свою преследовательницу в любом обличье, хоть в человеческом, хоть в бычьем. Не очень-то она и изменилась — просто все ее внутренние черты стали внешними. Индеец не замечает, как пустеет арена, лишь отмечает краем сознания: хорошо. У него нет ни времени, ни сил думать о детях в сверкающих поножах и браслетах, завитых и подкрашенных маленьких акробатах, идущих на смерть во имя матери змей. Сейчас вся вселенная стягивается в единую точку — Минотавр. Минотавра.

В теле, знакомом Дамело не хуже собственного, не осталось ничего женского, нежного, влекущего. Пласты мышц переходят в бугры, жилы обвивают каждый мускул, словно бронзовые струны. Гигантские трицепсы и слои мышечного корсета мешают Минотавре прижать руки к бокам, поэтому монстр держит их чуть растопыренными, скрючив пальцы, точно вот-вот схватит Тесея в объятья, поднимет в воздух, вопьется железными по крепости ногтями в слабое мужское тело и разорвет. Сталкер будто скала, обтянутая кожей: любая сила разобьется о нее, когда она неподвижна, и ничто не остановит ее, если она сдвинется с места.

Индеец уже не сетует на отсутствие оружия — ни меч, ни копье не помогут против этой груды плоти. Хватать за рога, растущие над знакомой пушистой челкой с анимешными прядями, пытаться повалить наземь — и вовсе глупо. Мифы о том, как герою удалось справиться с человекобыком, вылетают из головы Дамело. Остается только имя — Ариадна. Можешь помочь мне, сердце мое? Готова спасти меня, принять из моих рук изгнание, предательство, одиночество… судьбу? Я не справлюсь своими силами, ты же знаешь.

Из царской ложи вылетает и падает на песок что-то крохотное, юркое, падает и катится, словно само бежит в руки Тесею. Клубок. Зачем мне твоя пряжа, царица, из каких тупиков она выведет меня, ответь?

— Она тоже любит тебя? — хрипит Минотавра, наблюдая за клубком.

Тоже. Любит. Тебя. Вот оно, спасение. Она тоже любит тебя. Тоже. Я, быкоголовый монстр, женская душа, помещенная в броню из непобедимой плоти, люблю тебя, герой. И приму судьбу, которую ты уготовил мне, Тесей, принц-бродяга, разбойник, вор и убийца.

Но сначала мы померяемся силой.

* * *

Хватка Минотавры — это сила самой ревности. Минотавра и есть ревность во плоти, неукротимая, неутолимая. Сила, незнакомая Дамело, прирожденному одиночке, у индейца иммунитет против собственнических чувств, ему всегда было плевать, с кем, кроме него, проводят время его женщины — да и были ли у Дамело СВОИ женщины? Отказавшись от роли владыки гарема, от домов Солнца, положенных Сапа Инке по праву рождения, индеец всю жизнь довольствовался заемной страстью и заемной плотью, не пытаясь присвоить ни крупицы чужого внимания, ни минуты лишней чужого времени. Не нужны ему были ни любовь, ни верность. Зачем? Любовь и есть та самая тирания, против которой бессильна даже свобода.