| — А приз большой? — панна Цивле вынула из серебряного портсигара косяк и воспользовалась прикуривателем, — больше, чем то, что получил машинист Гнатюк за раздавленный «ситроен»? — Что вы такое говорите! — я плавно перестроился в средний ряд. — Пан Гнатюк получил премию не за порчу чего бы то ни было, а за рекламу хшановских локомотивов, насколько я помню, ему дали тысячу пятьсот злотых, по тем временам немало, учитывая, что польский «фиат» стоил около пяти тысяч, плюс еще золотую «Омегу» с гравировкой «Герою польских железных дорог — дирекция»; нет, в этих соревнованиях приз был чисто символическим, а именно — латунный значок в виде лисы с надписью «Мосцице, погоня за шаром», ну, и дата; кроме того, в клубе победитель ставил всей компании первые три выпивки, так что если взять материальную сторону вопроса, то за честь и почет приходилось еще и доплачивать. — Не то, что теперь, — вздохнула панна Цивле, — сегодня каждый стремится не прогадать, вот и выходит, что если бы можно было продавать собственное дерьмо, никто бы не поморщился. — Ну, это уж вы преувеличиваете, — воскликнул я, — диалектический материализм, конечно, уступил место практическому, но разве это основание, чтобы так думать о людях? — Вы не знаете, о чем я говорю, — она снова затянулась, выпустив струйку едкого дыма, — слыхали о докторе Элефанте? — Поскольку я ответил «нет», панна Цивле тут же принялась рассказывать сдавленным голосом, и должен вам сказать, дорогой пан Богумил, я вздрогнул, представив, что мог бы оказаться на месте Ярека и угодить в лапы к доктору Элефанту, который, правда, умел вырезать аневризму мозга, но еще более ловко у него получалось разорять пациентов, требуя взяток сперва за место на больничной койке, потом за бесконечные консультации, наконец, за саму операцию, которую доктор назначал и тогда, когда все было предрешено и он прекрасно понимал, что пациент не выживет, и даже тогда, когда никакая операция не требовалась вовсе; доктор Элефант был чемпионом по сбору денег, ему всегда удавалось вытрясти их из отчаявшихся людей, которые ради спасения ближнего готовы были продать буквально все, да еще и занять в придачу, что и произошло с Яреком и его сестрой: сначала, чтобы попасть в клинику и заплатить за операцию, они продали квартиру, а потом оказалось, что диагноз поставлен неверно и операция не нужна, а сама болезнь редкая и требует длительного лечения; тогда панна Цивле отправилась в кабинет к доктору Элефанту и потребовала вернуть деньги — хотя бы за несостоявшуюся операцию, а тот холодно заявил, что сейчас вызовет полицию и подаст жалобу в прокуратуру, потому что это провокация, это просто неслыханно, чтобы ему бросали обвинения в подобной подлости, к тому же в его собственном кабинете — где, кто и когда, мол, видел, чтобы эта барышня давала ему деньги, да еще такую сумму? — Сукин сын просто выставил меня за дверь, — проговорила панна Цивле со слезами на глазах, — родительская квартира пропала к чертям собачьим, Ярека тут же выписали из больницы, а мне пришлось за несколько дней переделать дачный сарай в зимний дом, иначе спать бы нам с ним на вокзале, хорошо еще, что от родителей хоть этот участок остался, и знаете, — она раздавила окурок о крышку пепельницы, — наш случай — вовсе не исключение; теперь я вожу Ярека к разным кудесникам, которые хоть и не в силах его исцелить, но по крайней мере не обирают нас до нитки, потому что за визит берут не дороже стоматолога, причем сами оплачивают свои кабинеты и всякие налоги, в отличие от доктора Элефанта, лабораторию, кабинет и инструменты которого финансируем мы все из своих взносов, словно последние лохи. — Ничего себе! — воскликнул я. — И его ни разу не поймали за руку? — А как? — панна Цивле вытерла платочком нос. |
