| Физик наблюдал за рабочим, таскавшим эти грубые конструкции, и тут подошел к нему молодой человек при галстуке и заявил: — Сегодня у нас закрыто, через три дня открывается новая экспозиция, не мешайте, пожалуйста, работать, — а Физик в ответ: — Отвяжись, парень, я европейский художник, ничего я не мешаю — присматриваюсь, какие у вашего зала возможности. — Что еще за возможности? — переспросил тот. — Мобильные возможности, дурак, ты, небось, и не слыхал об этом виде искусства, ну да, Америка, давшая нам Поллока, Бейса и Уорхола, Америка, на которой все мы выросли, теперь уже выдохлась и пожирает собственный хвост, душа истинного искусства вновь поселилась в Европе, — произнеся эти слова, Физик демонстративно закурил папиросу и, не обращая внимания на юнца при галстуке, принялся расхаживать по большому залу, подсчитывая шаги, поглядывая на потолок, прикрывая пальцами глаза от света галогеновых ламп и ожидая, что его вот-вот погонят из теплого помещения, на полу которого мокрые кроссовки оставляли грязные следы; желая оттянуть сей неприятный момент, он отправился в туалет, и, дорогой пан Богумил, как оказалось впоследствии, не ошибся, потому что, проходя мимо приоткрытой двери в офис, он услышал, как тот, при галстуке, орет в трубку: — Ты, видно, спятил, Ли! Придурок! Через три дня выставка, а ты никак не просохнешь, хоть бы что-нибудь с тебя получить, но ты и носу не кажешь, хватит с нас! — а художник, похоже, в ответ нахамил, потому что обладатель галстука бросил лишь: — Да пошел ты…, Ли! — и на том разговор закончился, Физик же спокойно зашел в туалет, умылся из-под крана, потом снял эти чертовы насквозь промокшие кроссовки и грязные носки, пустил воду погорячее и, задирая, словно акробат, заледеневшие на улицах Миннеаполиса ноги, стал по очереди греть их под теплой струей, и тут в уборную зашел малый при галстуке, их взгляды встретились в зеркале, и прежде, чем тот успел открыть рот, Физик рявкнул во весь голос: — Не выношу, бля, когда кто-нибудь подглядывает за моими ритуалами! — Мужик при галстуке прошептал: — Простите, — и немедленно ретировался, Физик же выбросил свои вонючие носки в мусорную корзинку, обернул ноги бумажными полотенцами и надел уже немного подсохшие кроссовки, но вместо того, чтобы покинуть галерею, вернулся в опустевший зал, постоял в центре, затем осмотрел углы, бормоча себе под нос: — Неблагоприятная атмосфера, это меня нервирует, эта статичность, бля, невыносима, — а тот, при галстуке, разглядывал Физика из-за двери, и когда он, наконец, вновь вышел на самую середину комнаты, лег навзничь и, заложив руки за голову, уставился в потолок, парень подошел и спросил: — Можно с вами поговорить? — Это и оказался, дорогой пан Богумил, поистине переломный момент, звезда гения засияла уже назавтра, когда в тех же кроссовках, но в новом пальто Физик вошел в галерею и бросил ее шефу обширное портфолио с рецензиями на свои выставки, фотографиями произведений и фрагментами теоретических исследований, освещавших феномен «mobart», то есть «mobile building art»; да, Физик без сомнения был гением, кому же еще под силу за одну ночь сотворить компьютерную мистификацию, столь цельную, убедительную и одновременно насквозь фальшивую, и пусть останется тайной, где он в ту ночь отыскал деньги, компьютер, сканер, бумагу и принтер, а также все прочие материалы, необходимые для создания несуществующего искусства не существующего еще художника, важно то, что многоязычные газетные заголовки, названия рецензий, а главное, цветные фотографии перформансов привели владельца галереи в восторг. — Это возвращение к истокам, — заявил он с горящими глазами, — сам Господь мне тебя послал, ну а послезавтра ты что покажешь? — Физик же вместо ответа положил на стол смету мероприятия, заявив, что настоящий художник никогда заранее не раскрывает своих планов, действуя спонтанно и новаторски, ломая всяческие схемы и традиции, и это произвело еще более благоприятное впечатление, ибо хозяин галереи не моргнув глазом выписал Физику чек — его заботило лишь, «пойдет» мобарт или «не пойдет», однако гений Физика оказался неисчерпаем, ибо, вы только себе представьте, дорогой пан Богумил, в день выставки взорам многочисленных критиков, яппи и знатоков искусства предстал пустой зал, а примерно в центре его — два куба, две коробки, сделанные, видимо, из легких бамбуковых каркасов, обтянутых плотной черной пленкой, — но то не был болгарский перформанс Христо, этакая банальная идейка контраста внешнего и внутреннего, и собравшаяся публика поняла это, как только Физик сорвал черный покров с первого, гигантских размеров куба; у всех дух захватило — да, там на деревянных направляющих обнаружилась поставленная «на попа» бетономешалка, вроде той, что была у Физика на садовом участке на Охоте, — метров семь в высоту, в верхней части стальной клепсидры воронка для песка, цемента и воды, снизу кран, через который смесь льется в подставленную форму; и вот началось рождение искусства, бетономешалка заработала, двое ассистентов забегали с болванками, третий чуть погодя вкатил в зал мощное поддувало для сушки бетонных блоков, а Физик тем временем раскрыл второй куб, поменьше, и зрители увидали двух человек, сидевших на плетеных стульях, — обнаженная пара молча и недвижно глядела вдаль, и лишь теперь, когда подсохли первые блоки, прояснился глубокий художественный замысел мероприятия: Физик с помощником приступили к возведению четырех глухих стен, замуровывая мужчину и женщину в незримой пока камере; боже, какой это имело успех, особенно когда Физик вышел к публике и принялся раздавать добровольцам мастерки, объясняя, как следует укладывать блоки, чтобы линии получались перпендикулярными; желающих, дорогой пан Богумил, оказалось больше, чем рабочих мест, так что им приходилось сменяться каждые пятнадцать минут, стены росли, бетономешалка стрекотала, гудела и выплевывала все новый строительный материал, поддувало сушило предусмотрительно использованный Физиком быстрозастывающий цемент, ну а критики искусства, яппи и знатоки, все в известке, скинув пиджаки и закатав рукава сорочек, трудились буквально наперегонки, причем не только укладывали блоки, но и сами торопливо таскали их от бетономешалки к поддувалу, а оттуда на стройплощадку, и все это запечатлевали телекамеры крупнейших каналов, которые успел известить влиятельный критик, усмотревший в этой идее и этом действе — надо заметить, не посоветовавшись с художником — символ Холокоста: бездушное общество, мол, возводит камеру для первых людей, Адама и Евы, которым суждено задохнуться во тьме; итак, когда этих голышей и в самом деле замуровали к чертовой матери, в зале галереи Миннеаполиса уже работали, не считая мелочевки вроде отдельных фоторепортеров и писак, представители не менее пятнадцати телеканалов и десяти радиостанций, иные из которых даже специально прерывали программу, чтобы дать прямой эфир и доложить о действиях Физика, поскольку происходящее тут же, немедленно объявили крупнейшим художественным событием сезона, но Физик и здесь проявил свою гениальность, ибо, когда к нему подбегали с камерой или микрофоном, орал во все горло: — Бля, я вам говорил, не сейчас, я внутри, в самом центре пространства и потока времени, я человек, я в него превращаюсь, отвяжитесь, это мое рождение, подождите, пока я выплыву из околоплодных вод, — ну уж после такого dictum журналисты просто обезумели, от восторгов стало не продохнуть, напряжение росло, словно перед грозой, и тогда Физик с помощью огромного пульверизатора выкрасил этот бетонный бункер в черный цвет, а затем громко заявил: — Граффити — дерьмо, граффити умерло, сейчас вы создаете мегалитературу знака, — и вот, дорогой пан Богумил, все гости, вооружившись пульверизаторами, которые раздали Физик с помощниками, кинулись к свежевыкрашенным стенам — одни писали свои инициалы, другие — лозунги, вроде «к черту процентные ставки», кое-кто оставил отпечаток ладони, а иные дамы, невзирая на камеры или, напротив, вдохновленные их присутствием, снимали трусики, покрывали краской ягодицы и запечатлевали на бетонном саркофаге оттиск собственной попы, из чего, дорогой пан Богумил, видимо, можно сделать вывод, что в свое время им довелось посмотреть фильм Иржи Менцеля, и вот, когда все четыре стены оказались разукрашены таким образом, в зал по знаку Физика внесли кирки, и публика принялась пробивать в стене дыру, которую влиятельный критик назвал позднее вратами к центру света, победой личности, ключом к пониманию трагедии угнетенных, и каждый смог прильнуть к этой пробоине, дабы увидеть, как совокупляются те двое; тут следует пояснить, что репродукторы оглашали галерею симфонией дождевых капель, раскатов грома, шума стекающих в водостоки струй, а Адам с Евой еще дополняли сей музыкальный фон: каждое действие, каждое движение любовного акта он сопровождал громким восклицанием «Килиманджаро!», а она отвечала нежным бархатистым альтом: — Муллувуэбуэ! Муллувуэбуэ! — что в своем достопамятном эссе влиятельный критик позднее интерпретировал как трансгрессию уцелевших из сферы подсознания в сферу вербализованной мечты, то есть эмансипацию вне пола, общественной жизни и массовой смерти, которую несут напалм и атомные бомбы, — да, в Калифорнии я достиг самых вершин, — продолжал Физик, втянув в ноздри очередную порцию белого порошка, — после двух лет постоянного взлета, когда мое mobile building art приносило кучу бабок, я был всемогущ, словно Господь Бог, серии пирамид, валов, пространственных ромбов, блюдец, ледников и галактик сравнивали с произведениями Леонардо, хотя это преувеличение, ведь он создавал практические, но нереальные проекты, а я воплощал на практике идеи универсума, ну да пусть их, — Физик передал блюдце со стеклянной трубочкой Штиблету, — и кабы не этот сукин сын Ли, пьяница и дегенерат, кабы не жуткая зависть бледнолицего англосакса к безродному бродяге, кабы не его маниакальная ярость, я бы и сегодня посиживал себе под пальмами или ехал по бульвару Заходящего Солнца в открытом «трехсотом мерседесе», ибо, скажу как на духу, последней каплей, переполнившей чашу горечи этого неудачника, возомнившего, будто я, мол, в Миннеаполисе украл у него славу, так вот, последней каплей оказался именно мой «мерседес»: спортивное coupé, автоматическая коробка передач, кожаная обивка, кондиционер; когда он увидал, как я скольжу по аллее, вальяжно, медленно, словно крадучись, когда до него, наконец, дошло, что свинья, которую он мне без конца подкладывал, преследуя по всем Штатам, — взять к примеру звонки перед каждым вернисажем насчет якобы заложенной бомбы, — ничего не дала, когда он сравнил собственную ничтожность с моим триумфом и, как я уже сказал, узрел своего врага и Бога номер один на этом «мерседесе», в него вселились демоны, холодные демоны расчета, и впервые за всю жизнь Ли с пользой употребил башку, а именно — наслал на меня федеральных псов, которые моментально, без всякого труда, обнаружили в моей машине полкило колумбийского кокаина, думаю, не надо вам объяснять, что я его и в глаза не видел, но даже адвокаты оказались бессильны, виза была просрочена, я превратился в пустое место, моя счастливая звезда, взошедшая в Миннеаполисе, опускалась в Тихий океан, и почти никто не обратил на это внимания, «мобарт» уже наскучил, как раз росли ставки «неофлюксуса», и не спрашивайте меня, что это за ублюдочное порождение Нью-Йорка, меня депортировали, и ничего мне так не жаль, как этого «мерса», переправить бы его через океан — хоть какие-то бабки были бы на первое время, но эти сволочи мало того, что влезли в мои счета, они еще и тачку конфисковали, параграф об орудии преступления, и точка. |
