— Но вы же сами сказали, что днем они не так опасны…

Звонкий смех резко оборвался. Лада поджала губы, обозначившиеся у носа морщины и льдинки в глазах сделали ее старше лет на двадцать.

— Да, но это не значит, что днем они менее страшные. Мертвяк посмотрит на тебя, и внутри все будто бы захолодеет, — прошептала она. В тот момент глаза ее стали безумными. — Стоишь, как парализованная, шагу ступить не смеешь. А он медленно к тебе идет, осторожно так… сухожилия-то прогнили, не может он быстрее… потом вытягивает руки и…

— Хватит! — закричала Даша. — Я пойду. До свидания.

— И еще запомни. — Лада схватила ее за плечо, больно вцепившись сильными натруженными пальцами. — Самые опасные — дети.

— Дети? — растерянно переспросила Даша.

— Детей среди них мало, но встречаются. Есть даже младенцы, я один раз видела… Ему месяцев семь-восемь, ходить не может, но головку уже держит… Его мать носит, тоже мертвая. Подойдет, прицелится — и кинет им в тебя. А он уже не отпустит, зубов у него немного, но все острые. И ручки сильные, не разомкнешь. Пока будешь пытаться его от себя оторвать, мать подоспеет. А за ней — другие. Они всегда чувствуют, когда кто-то из них поймал человека, и сходятся на свежую кровь… От мертвяка можно убежать, но если уж он тебя схватил, бороться бесполезно.

— Как же вы здесь живете? — Даша пыталась унять трепыхающееся сердце, но не могла. Ее подташнивало.

— А к нам они не ходят, — улыбнулась Лада. — В Верхний Лог еще могут дойти, хотя и редко. Но к нам — никогда. Ладно, если собралась уходить — беги.

Коротко кивнув, Даша спустилась с крыльца. Мелкие камушки и сухие травинки неприятно царапали босые ступни.

Лада крикнула ей вслед:

— Ворота я запирать пока не буду, и если что, беги прямо сюда. Беги и не оборачивайся!

* * *

Верхний Лог оказался типичной среднерусской деревенькой — глинистая дорога, раскидистые дубы и пропылившиеся ивы по обочинам, одуряющий запах клевера, навоза, парного молока, жмущиеся друг к другу старые бревенчатые дома. К некоторым из них хозяева пристроили дощатые терраски и небольшие аккуратные баньки — смотрелось это несколько удручающе, словно белоснежные свежие пломбы на гнилых зубах.

В огороженных шаткими изгородями палисадниках росли пышные кусты сирени и облепихи, старые яблони с кривыми стволами, похожими на артритные пальцы стариков. На посеревших от времени, кое-где изъеденных плесенью лавочках скучали местные старухи, одетые не по-летнему многослойно. Деревня была немаленькой, домов пятьдесят, а то и больше.

— Какая нищета! — поджала перламутровые губы Виктория. — Зачем ты меня сюда привез? Лучше бы съездили в Нахабино.

— Надо расширять границы мира, милая, — насмешливо подмигнул Марк. — Неужели у твоей бабки не было вот такого милого домика? Хотя у вас, в Кустанае, наверное, совсем другая природа…

Вика насупилась и промолчала. Марк внутренне усмехнулся: он знал, что его подруга не выносит напоминаний о ее происхождении, мягко говоря, не слишком благородном. Она была диковинной оранжерейной орхидеей, чудом уродившейся среди грубых сорняков.

Оба родителя Виктории работали на консервном заводе и к сорока годам спились, быстро потеряв человеческий облик. Старшая сестра была умственно неполноценной, младший брат в тринадцать лет впервые отправился в колонию для малолетних преступников за ограбление коммерческого ларька. Вике едва исполнилось четырнадцать, когда в отчаянной попытке спастись из черного омута бытовухи девочка отдала свою невинность проводнику поезда дальнего следования, и тот привез ее в Москву.