|
Он так и признался. «Ну, смотри, я предупредила», – сказала окончательно сломавшимся голосом «злая блондинка», сладострастно вздохнула… и повалила его на ближайшую горизонтальную поверхность… Это был великолепный, сравнительно длинный отпуск, из которого он впервые в жизни не хотел возвращаться на службу. Но должен был. Он понятия не имел, как сложится жизнь после, имеется ли перспектива у всего «этого», но так хотелось – и жизни, и перспективы… «Мы влюбились, какой ужас, – обобщила ситуацию избранница за несколько мгновений до разлуки. – Как же жить теперь?.. Надеюсь, дорогой, ты влюбился в МЕНЯ, а не в мои потенциальные миллиарды, которых, кстати, у меня нет, и неизвестно, когда будут!» – «Ничего, я подожду», – уверил Глеб, запечатлел на устах избранницы «всепроникающий» поцелуй и со щемящим сердцем побежал на самолет…
– А командир все спит и спит, – услышал он сквозь варево в голове ехидный смешок в исполнении Никиты. – Дрыхнет, как хорек, по двадцать часов в сутки… «Не хорек, а лев, – лениво подумал Глеб. – Только лев может позволить себе спать по двадцать часов в сутки…» А Платон и Никита что-то разговорились. Перемыли косточки своей зарплате, придя к консенсусу, что в каждой зарплате есть доля зарплаты. Обсудили планы на дальнейшую холостяцкую жизнь, виды на очередной отпуск, который, может быть, удастся заполучить к декабрю и радостно провести его дома с видом на сугробы и ледяные штормы. – Да кончайте вы трещать, воробьи, – пробормотал Глеб. – Если нечем заняться, то займитесь этим в другом месте… – Т-ссс, командир изволят почивать… – зашипел Никита. Отдохнешь, пожалуй, с такими… Глеб открыл глаза. В вертолете было душно, холодно, трясло, как на вибростенде. Мигали лампочки, вырывая из темноты бледные лица пассажиров. И когда он наконец научится справляться со своими дурными предчувствиями? Вадик Морозов клевал носом, временами открывал глаза и хмурился с самым серьезным и ответственным видом. Крамер напротив Дымова созерцал пространство и не собирался покидать обжитый параллельный мир – кожа на скулах напряглась, становилась какой-то тонкой, эфемерной. «Нельзя его надолго оставлять в одиночестве, – опасливо подумал Глеб. – Общаться нужно с человеком, тормошить, демонстрировать прелести жизни…» Чужак Котов напоминал похмельного кощея. Сизые пятна гуляли по гладко выбритому лицу, подергивался глаз, кадык совершал возвратно-поступательные движения – человека тошнило, но пока он с этим справлялся. А вот Даша уже с трудом держалась. Женщина, обронившая за сутки одну короткую фразу, покрывалась смертельной бледностью. Тошнота подступала к горлу, лицо казалось распухшим, круги очертились вокруг замутненных глаз. После каждого подпрыгивания ее лицо искажалось сильнее, слезы потекли по щекам. – Смотри, Глеб, – толкнул его в бок Никита, – сейчас будет картина «Женщина в разрезе». Мэм! – повысил он голос. – Если вам плохо, то не надо этого стесняться, здесь все свои! Возьмите пакет – он у вас за спиной, сделайте свои дела, а мы на минуточку отвернемся! О’кей? Она посмотрела на него с такой злостью, что Никита притих. Глеб не стал дожидаться, чем закончится пикантная сцена – дама явно (невзирая на ряд внешних достоинств) была не в его вкусе, закрыл глаза… и тут же закружило, куда-то поволокло. Он уснул, и… время пролетело незаметно. Он очнулся от гортанного возгласа пилота: – Эй, парашютисты, подъем, подлетаем! Чертовщина справа по борту! Все завозились, стали приходить в себя – не только командира группы сразил беспокойный сон. |
