— Рома, — с поднятой рюмкой в руке восторженно обомлел Егор, — где ты берешь такой отличный гашиш?

4

— Ты смогла бы? Скажи честно, смогла бы бросить все — домашних, новых русских бабок в телевизоре, учебу, суши на палочках, парикмахерские и салоны по доработке красоты, мемуары рублевских сучек на серой, как их жизнь, бумаге, грохочущие клубы, где демонстрируешь себя перед придурками за плату их пошлейшего внимания, дебильные ток-шоу, разыгранные по сценариям копеечных писак, журнальный глянец в стиле высокого идиотизма с туфельками, сумочками, трусиками — всю эту бездыханную культурку, словом, — и, конечно, принцев, гордо восседающих в «инфинити» цвета парной говядины? То есть не бросить даже, а просто изменить конфигурацию зависимости. Смогла бы? — Катенька хотела знать.

— Поверить не могу, — красиво улыбалась Настя. — Неужто Тарарам тебя так всю перевернул?

— Ты не увиливай, подружка. Я спросила, и вопрос стоит.

— Мне кажется, это совсем не сложно. Напротив — даже любопытно и… заманчиво. Ты ведь при этом не уходишь в скит. Ты только меняешь правила той жизни, которую живешь. И, стало быть, саму жизнь меняешь тоже.

— А что менять-то? Рома говорит: делай то, что любишь… Выходит, именно отсюда должна для каждого начаться революция в его отдельно взятой жизни. Но мне, скажем, хочется нравиться. Мужчинам. И вообще всем. Мне нравится нравиться. Я люблю нравиться. И я делаю то, что люблю, — иду в парикмахерскую, где меня стригут и расчесывают, в салон, где меня полируют, выбираю туфельки и сумочку (а чтобы знать, что выбрать, листаю журнальный глянец), после чего отправляюсь в клуб, где дефилирую мимо мужчин, как медалистка на собачьей ярмарке. И когда я забираю себе их внимание, мне это лестно. Это словно бы еще одна медаль. Что же мне следует менять? Ну да, учеба и всякие обязанности семейно-домашнего толка тут оказываются лишними. Это бремя для той жизни, о которой я говорю. Их, что ли, бросить? Но ведь родных чтить — общий долг.

— Неправильно. Не про родных, а в самом существе. Все, о чем ты говоришь, — все это внешнее. Если на этом ярусе что-либо менять, выйдет не перерождение, а так — наружная перелицовка. Ты сделай вдох и загляни поглубже. — Настя замолкла, видимо, намереваясь рассказать, что там таится, в глубине, но отчего-то передумала. — А если не можешь, вспомни, что ты не китайская хохлатка с собачьими медалями на шее, а женщина. Стань женщиной и полюби то, что любит твой мужчина. Доверься его бездне. И сделай это честно, без оглядки. Тут нет ничего стыдного. Напротив. Если мужчина такой, как Тарарам, а женщина такая, как ты, — для нее в этом достоинство и спасение. Иди за ним по его пути — это и будет твое дело, построенное на любви, это и будет главное твое преображение.

— Вот, молодец. Все точно как сказала. Я ведь, на самом деле, проверить себя хотела в верности решения. И я молодец — иная бы обиделась, а я тебе за твои слова спасибо говорю. Я ведь и впрямь глубины в себе не вижу. То есть, она, конечно, есть, иначе откуда столько сильных переживаний и прозрений интуиции, чутья, инстинкта?.. Но я глубину свою не могу осознать. Чувствовать чувствую, а умом никак не ухвачу. Понимаешь? Вот ведь свинство какое!

— Как не понять, для нашей сестры это обычное дело.