Чокнулись, и Тарарам слабо улыбнулся — впервые с того момента, как пришел Егор.

— И все-таки, — орудуя в тарелке коркой хлеба, вернулся к началу разговора Егор, — как-то же нужно возвестить, что общий долг уже нагрянул. Что он изречен, и всякий жаждущий может припасть к скрижалям. Спокойно возвестить — неназойливо, но определенно.

— Пожалуй, нужно, — согласился Тарарам. — Ты ведь, дружок, мою речь набил, и она у тебя на флэшке, верно? Может, в блоге у записного умника подвесить ее в качестве коммента в рамках какой-нибудь подходящей полемики, как анонимный документ, как шило в жопе, как нонсенс, как образчик извращенной мысли, наконец? В таком, знаешь, популярном блоге, с большой подпиской, чтобы волны покатились. Типа, появились новые трихины… — Рома задумался и помрачнел. — Надо бы сейчас сорваться с места и уехать. Поколесить на двух машинах по стране. Я как раз сегодня из «Незабудки» уволился, последнюю спам-рекламу отправлю — и свободен… Во время этих первых волн хорошо бы исчезнуть, выйти из фокуса. Стражи бублимира не дремлют. Мне кажется, мы уже в опасности. Еще толком не начав, не обозначив границы той капсулы, за которой бублимира больше нет, мы уже вызвали раздражение в этом студне… Странное чувство.

Посмотрев внимательно на Тарарама, Егор сообразил, что в своем возбуждении, в своей радостной эйфории не заметил, как осунулось, посерело его лицо и уныло опали плечи.

— Ты не оправился еще после вчерашнего кульбита. У меня, знаешь, до сих пор локоть болит. А ты… Тебя так плющило, что ты чуть ключ мне не перекусил…

— Не в этом дело, — скривил в досаде губы Тарарам. — Не в припадке. Я чувствую, что здесь сыро, темно и полно огромных пиявок. А там, в том мире, я этого не чувствовал. Потому что пиявок там нет. Может ведь такое быть? Я чуть не ушел туда. Я понимал, что ухожу, и хотел этого… Если бы вы меня оттуда не выдернули, я бы ушел совсем, до конца. Еще бы немного — и ушел. Зачем вы меня выдернули?

У Егора вилка с баклажаном застыла возле рта — такого оборота он никак не ожидал.

3

Катенька была готова бросить все и мчать за Ромой на край света, в полярные льды, к морскому царю в батискафе на дно пучины, прямиком к махатмам в Беловодье. «Тарарамушка, — то и дело повторяла она про себя, — милый…» Отправиться маленьким караваном на двух машинах по стране — отлично! Тем более что и бросать в конце каникулярного июля было нечего. Это Катеньку немного расстраивало. Ведь ее, исполненную любви и жертвенности, не задержала бы никакая преграда, явись она как снег на голову. Должно быть, обязательно должно быть в беззаветном поступке любви какое-то преодоление. Без него — нельзя, без него, если угодно, — просто неприлично. Однако в действительности преграды не было. Хоть пропадай. Но Катенька была готова смириться даже с этим — что делать, раз уж так устроил Бог.

Впрочем… Душ Ставрогина — вот что станет ее преодолением. Она уедет, так и не испытав свои желания. Отложит на потом чудовищный соблазн. Тем более что и с желаниями складывалось не очень… Больше всего сейчас Катенька хотела, чтобы Рома был с ней. Но, во-первых, по непогрешимым Роминым понятиям это означало «граблями под себя», что сильно порицалось, а во-вторых, он и так был с ней. Полностью. Полней и ближе даже замужем нельзя. «Тарарамушка, — вновь переживала она эту полноту и близость, — милый…» Кроме того, после исполнения желания следовал болезненный приступ, а это было некрасиво, что совершенно не вязалось с Катенькиным чувством стиля.