|
Он — оживающий сон земли. — Тарарам широко взмахнул рукой. — Нам щедро даруется новый эдем. Это, дружок, и есть спасательная капсула, в которую надо пересесть. Дверь в нее. Нужно отважно ступить за порог, уйти в первозданные дали и помочить пятки в море. Новый эдем надо потихоньку населить, а то там некому стрелять лося в двенадцатый позвонок. Собственно говоря, этот элизиум уже принял нас, поскольку сам определяет, кого отвергнуть, а кому открыться. Еще немного, и миры поменяются местами — этот станет призраком, а тот, девственный, воплотится. И тогда — гудбай, господа. Закрытие Америки. Тогда — гуляй, Вася, ешь опилки.
На мойке строго договорились, что Тарарам идет лидером, а Катенька — за ним. Во-первых, «самурай» на трассе — совсем не чемпион (это он по пашне, там, где танки вязнут, скачет зайцем, а по шоссе — сто тридцать, и край), поэтому, если Катенька на дороге забудется и педаль притопит, Рома за ней может и не угнаться. А во-вторых, Тарарам намекнул, что вооружен супротив пасущейся на асфальте продажной сволочи в погонах, так что удар из засады готов принять на себя. В случае же необходимости штурманы осуществляют мобильную связь. Катенька, отчаянно решившая идти в фарватере судьбы своего мужчины, не возражала. Распогодилось так же внезапно, как недавно засмурнело. Дождь, не успев начаться, кончился, хмарь развеялась, и мокрая зелень на предполуденном солнце сделалась еще ярче. Мелкие капли на лобовом стекле в два взмаха стерли щетки дворников. Асфальт даже не промочило. Словом, тронулись. Рванули вон из города, накрытого незримым раскаленным куполом, трепещущим полем, звонким контуром безумия, растревоженной и клубящейся сферой Вернадского, — из города, насмерть опоенного великой симфонией конца. Гениальной и страшной симфонией. Ее сочинил тот, чья музыка разбивает сердца. Где найти ему благодарного слушателя? Сфера трепетала, гудела, бродила в сложном движении, как рой над маткой. Закон явился, был брошен в котел вселенской переплавки, вступил в реакцию, исторг из клокочущих недр смерчи и огненные протуберанцы. Музыка смерти колыхнулась, вздрогнула, готовая вдребезги рассыпаться на тысячу звонких нот. Словом, отправились. Едва успели. Потому что следом, пуская слюни с языка, уже бежали псы расплаты.
2 Неприятности начались сразу за Любанью. Черный, глухо тонированный «лексус» с индульгенцией-триколором за лобовым стеклом так некрасиво, по-хамски подрезал Катенькину «мазду», что Катенька, ударив по тормозам, едва успела уйти на обочину, при этом чудом удержав машину от прыжка в заросший могучим борщевиком кювет. «лексус», обойдя следом и «самурая», как ни в чем не бывало умчался вдаль и скрылся за маячившей в перспективе трассы фурой. Катеньке не часто подмигивала смерть, поэтому она, бледная, оцепеневшая, с разом похолодевшей в жилах кровью, некоторое время отходила от происшествия в замершей на обочине машине. Тарарам, не поняв толком, что случилось, тоже съехал на обочину и сдал задним ходом к «мазде». — Он нас чуть не убил! — потрясенно повторяла Катенька. — Он чуть не убил нас! — Сука! — лаконично подтвердила Настя. Рома попросил рассказать, что стряслось. Катенька не могла. Рассказала Настя. — Разлучить нас хотел, тварь нехорошая, — извлек смысл Тарарам. Конечно, ко второму пришествию он не имел никакого отношения, но чувствовал вещи глубоко и тонко. — Не нравится ему, когда людей ведет любовь… В Сябреницах, немного не доезжая Чудова, известного на всю страну крупным спичечным производством, «самурая» остановил взмахом полосатого скипетра притаившийся за кустом отцветшей сирени дорожный башибузук. Рома превысил всего ничего — километров на десять-пятнадцать, — поэтому в сердцах обложил крохобора, пока тот вразвалочку шел к согрешившему «японцу». |
