‒ Эй, парень, какой же ты жуткий умник, мне кажется, из за этого порой ты слишком зазнаешься.

Он прекратил выкладывать котлеты на булочку.

‒ Зазнаюсь? Ты считаешь, что я... зазнаюсь?

Его выражение лица было настолько обескураженным, что я не мог не засмеяться.

‒ Остынь, чувак, ‒ сказал я. ‒ Хорошо, ты не зазнаешься.

Он снова вернулся к готовке.

‒ Я не могу полагаться на сырой интеллект. Если даже самый умный человек в мире ‒ ленивая задница без запала и амбиций, никто никогда о нем не услышит, поскольку он никогда ничего не достигнет. Это бесполезный потенциал. Я не собираюсь растрачивать свой потенциал. Не столь важно, какой у меня IQ или оценки, если я не выжимаюсь на полную. Это все бесполезное дерьмо, если я не актуализирую свой потенциал и не превращу его в реально необходимые миру достижения. Работа повара просто поддерживает мое тело занятым, пока я не могу спать, и позволяет зарабатывать деньги, пока разум занят другим. Переворачивая бургеры, я решил в уме уравнение, над которым мой профессор бился шесть месяцев, и это скорее повод гордиться эффективным использованием времени, чем умом.

‒ Полагаю, это имеет смысл, ‒ сказал я, чувствуя себя порядком ошеломленным интеллектом моего младшего брата.

Я точно знал, что все мои братья чувствовали себя так же после долгого общения с Ксавьером. Грубая сила его интеллекта, как правило, доминировала над всем. Его разум никогда не находился в покое. Вообще. Как и он сам. Даже когда учился, он что то делал руками. Вспомнилось, как он читал учебник истории, стоя у стола и потихоньку перебирая какие то детали электроники и ноутбука. Он закончил учебник за один двухчасовой присест и при этом смастерил четырехмерного робота, который качался, как пьяная собака, потом остановился, припал на передние лапы и продолжил ходить, стоя на руках. Он не делал ничего кроме этого небольшого трюка, но это было и не важно. Он мастерил, чтобы занять руки, пока читал, а робот оказался побочным продуктом.

Серьезно, рядом с ним сложно не чувствовать себя немного ущербным.

Когда вся еда была разложена, мы вместе вынесли все семь тарелок. Остальные уже сдвинули пару столов вместе и играли в какую то бредовую алкогольную игру, подразумевающую игровые карты, много шума и бутылку «Джеймсона», бывшую непочатой полчаса назад, а теперь опустевшую почти наполовину. Было чувство, что мои расходы на ликер вырастут в геометрической прогрессии.

Игра была приостановлена, и всем вокруг разлито пиво, даже Ксавьеру и близнецам, поскольку, как Брок, единственный из прочих братьев имевший опыт колледжа, заметил, хотя здесь, на Аляске, они и были несовершеннолетними, но Ксавьер наверняка пил в Стенфорде, а близнецы имели неограниченный доступ к выпивке во время турне, и теперь прикидываться, что они не пьют, было бы глупо.

Мы впились в наш поздний ужин. Сейчас уже было гораздо больше десяти, но наша семья всегда поздно ужинала. Когда за этим следил я, у меня почти никогда не было возможности приготовить парням ужин раньше девяти или десяти, я был слишком занят готовкой и уборкой столов и не мог выкроить на это время до закрытия. Отец всегда находился за стойкой и к тому же прикладывался к бутылке «Джека». Он никогда не был пьяным в доску, и как бармен оставался волшебным ураганом, но это значило, что все его внимание принадлежало напиткам и посетителям, а не кому то из нас. Думаю, это был его способ справляться. Легче уйти с головой в выпивку и клиентов, чем поддаться унынию.

Мы покончили с едой и теперь приговаривали боченок пива и бутылку «Джеймсона», наверстывая упущенное, играли в покер, по сути просто страдали фигней и заново знакомились друг с другом.

И тут раздался стук во входную дверь, которую мы заперли, дабы горящий внутри свет не заставлял людей думать, что мы открыты, если вдруг неоновой вывески с объявлением им будет недостаточно.