|
— У наш ешть шпошобы жаштафить тефя гофорить. — Похоже на то.* * * Я по крайней мере попытался возродить ритуал в тот день, когда закончил «Вниз с самого верха». От него осталась только форма, магическое содержание исчезло, но я в общем-то этого и ожидал. И пошел на это не из суеверия, а от уважения и любви. Если хотите, совершил ритуал в память о Джоанне. Или, если угодно, ритуал этот стал настоящей поминальной службой, которую я смог провести через месяц после того, как тело Джоанны легло в землю. В третьей декаде сентября по-прежнему стояла жара, в последние годы не случалось такого жаркого лета. Заканчивая книгу, я постоянно думал о том, как мне недостает Джоанны, но мысли эти не мешали мне работать. Упомяну вот еще о чем: я оставался в Дерри, из-за жары ходил по дому в одних трусах, но ни разу не подумал о том, чтобы перебраться в наш коттедж у озера. Словно из моей памяти исчезла вся информация, связанная с нашей загородной усадьбой «Сара-Хохотушка». Может, потому, что, дойдя до последней фразы романа, я окончательно осознал: на этот раз Джоанна уехала не в Ирландию. На озере у меня маленький кабинет, но с окном. В Дерри — длинный, с протянувшимися вдоль стен книжными стеллажами и без единого окна. В тот вечер три вентилятора подпотолком лениво перегоняли сгустившийся воздух. Я вошел в кабинет в шортах, футболке и резиновых шлепанцах, с маленьким жестяным подносом, на котором стояли бутылка шампанского и два запотевших бокала. В дальнем конце этого железнодорожного вагона, под таким крутым карнизом, что мне приходилось чуть ли не садиться на корточки, чтобы добраться до стула (год за годом Джо убеждала меня, что я выбрал для компьютера самое неудачное место в комнате, но не могла переубедить), светился экран «макинтоша». Я уж подумал, что сам нарываюсь на новый приступ слез, но ведь наша эмоциональная реакция всегда удивляет нас, я прав? В тот вечер я не выл и не рыдал. Наверное, горе ушло. А его место заняло щемящее чувство утраты: я видел пустое кресло, в котором она любила сидеть и читать, пустой стол, на который она ставила свой бокал, всегда у самого края. Я наполнил бокал шампанским, подождал, пока осядет пена, поднял его. — Дело сделано, — сообщил я вращающимся под потолком лопастям вентилятора. — Что ж, значит, есть повод выпить, верно? Ответной реакции не последовало. В свете того, что произошло позже, думаю, эту фразу есть смысл повторить: ответной реакции не последовало. Я не почувствовал, как случалось потом, что я не один во вроде бы пустой комнате. Я выпил шампанское, поставил бокал на жестяной поднос, наполнил второй. С ним пошел к «маку» и сел перед ним, как села бы Джоанна, если бы не вмешательство горячо любимого всеми Бога. Тело мое не сотрясали рыдания, но в уголках глаз стояли слезы. На экране я прочитал: «Не таким уж и плохим выдался денек, подумала она. Пересекла лужайку, направляясь к своему автомобилю, рассмеялась, увидев белый квадратик бумаги, прижатый дворником к ветровому стеклу. Кэм Диленси, который никогда не сдавался, для которого не существовало слова «нет», приглашал ее во вторник на еженедельную дегустацию вин. Она вытащила квадратик, уже собралась разорвать его, но в последний момент передумала и сунула в карман джинсов». — Не с красной строки. Продолжаем абзац, — указал я сам себе и отпечатал предложение, которое сложилось в голове еще до того, как я потел за шампанским: «Перед ней лежал целый мир; так почему не начать его освоение с дегустации вин, на которую пригласил ее Кэм Диленси?» Я замер, глядя на крошечный мерцающий курсор. Уголки глаз все щипали слезы, но, повторяю, никакой холодный ветерок не обдувал мои колени, ничьи ледяные пальцы не хватали за шею. |
