— Что ж… Версия, разумеется, дикая, но звучит правдоподобно.

Объевшийся Мазик слепо потянулся за яблоком. Фруктов он не видел должно быть, давным-давно, а потому добросовестно наверстывал упущенное.

— Лопай, лопай, малец. Это тебе не голубиное мясо! И не крысячье.

— А дизентерия — не цинга!

— Точно!..

— Про голубиное мясо — это вы, между прочим, зря! — заметил я. — Тоже вполне царское блюдо.

— Ага, царское! Пробовал я его вчера…

— Привет честной компании! А вот и я!

Мы обернулись.

В дверях стоял причесанный и принаряженный старик китаец. Следовало признать, он сделал все, что мог, а смог он, увы, немногое. Старость пахнет неопрятно, — это один из ее минусов. Тление начинается уже при жизни, сразу после детства и юности, и далеко не каждый находит в себе силы бороться с ним.

— Тебя не узнать, — прогудел Митя. — Волосы корова языком прилизывала или какая из собачек?

— Он шутит, Горыныч, — я пододвинул китайцу стул и одновременно ткнул локтем в Митькины ребра. — Давай, присаживайся! По левую руку от дамы.

Зоя шумно вздохнула. Ее нога наступила под столом на мой башмак. Я подмигнул ей и деликатно освободился. Бедные создания! За что же вам достается столько оплеух?..

— Опоздавшему — штрафную и тост!

— Не буду отказываться, — Горыныч деликатно взял в пальцы наполненный до краев стакан, торжественно поднялся. Старик страдал астмой; в голосе его шумели ветра, шипели набегающие волны. На всех на нас он поглядывал как-то боком, как поглядывает голубь на приближающегося человека.

— Так вот… Когда-то во сне мне пришлось убить человека, — задушевно начал Горыныч. — Я его задушил своими собственными руками, а потом проснулся. Я лежал до утра, не смыкая глаз и весь день проходил, как чумной. Всякий раз, когда я смотрел на руки, мне казалось, что я вижу жертву. Пакостная вещь!.. — Горыныч слабо заморгал. То ли он сбился с мысли, то ли ему стало жалко себя. — Я не хочу убивать людей, — тоненьким голосом заключил он. — Я не хочу болеть этой мерзкой восторженностью! И такого, чтоб как сегодня, тоже не хочу!

— За это и выпьем! — Митя стукнул своей посудиной о стакан Горыныча. — Дурак-дурак, а хорошо сказал!

Мне был подарен великодушный взгляд. Митька давал таким образом знать, что и ему не чужды тонкости дипломатии.

— Ладно, коли общество решило, цапаться сегодня не будем. И про псов твоих поминать тоже не будем. Лучше погрустим о нашей светлой бабуле. Славная была старушка.

— Славная! — эхом откликнулся Горыныч. Сев на стул, он бережно приложился к стакану. Опорожнив наполовину, закашлялся и отставил в сторону.

— Пожалуй, мы с Сережей сходим покурим, — Виктор улыбнулся застолью и тронул меня за локоть. — Не откажетесь, сеньор?

— Что ж… Можно и покурить, — я согласно кивнул.

— Не знаешь?

— Именно так. Я иду, потом что чувствую: день заключительного заседания станет МОИМ днем.

Виктор в раздумье опустил голову, и, признаюсь, вне его пронзительного взгляда мне стало легче. Расправив плечи, я позволил себе посмотреть в сторону окна. Обычно с вечера и до утра над городом пускали гроздья осветительных ракет. Сегодняшняя ночь, как видно, являла собой исключение. Черным, прямоугольным провалом она глядела на нас, безмолвно прислушивалась к странному разговору.

— Человек, Сережа, обязан искать свое предназначение.