|
Алкаш. Пил, обижал бабу. Она хотела немногого — ребенка заиметь. Но тот падла и малого не смог. Расстались, и она уже год одна. Ну, тут-то я приклеился на всю неделю. На пахоту не отпускал. Она отпуск брала из-за меня. Нет бы пидеру примориться у нее, слинял и сразу в ходку влип. Четыре года мантулил в Воркуте. Потом фартовал две зимы. И снова на Сахалин загремел — в ходку. Слинял через год и к ней нарисовался. А там — кентенок. Мой портрет! Я, чтоб не прикипать, через три дня смылся. И к Питону в малину. Три зимы. Потом к Шакалу свалил. Но теперь — хана! Пора завязывать!
— К ней слиняешь? — Вряд ли примет! Что видела от меня? Я ей наказаньем стал. Какой с меня отец, если ничего не знаю о сыне? Да и то верняк, малина не оставила б дышать! Пасла бы, как тебя! — Откуда допрет Шакал, что тебя не схавало зверье? Где двое, там и третий ожмурился. Линяй к ней! В откол! Начни заново! Все разом! Тебе еще не поздно. Ведь к своим возникнешь! Коль завязать решил, надо разом. Тебе есть к кому смыться! Тебя ждут! Это счастье! Может, ради них обошла тебя смерть! Такое случайным не бывает никогда! А я — вякни всем Смолевичам, что порвали волки на моем участке людей. Кого — не знаю. Это до малины дойдет. Дыбать тебя не станут! — Не заложишь? — Нет! Не высвечу! Хиляй! Сумеешь туда возникнуть? — У меня ксива с сахалинской пропиской. А рыбзавод в такой глуши, что туда законники не возникнут. Слишком приметен там всякий чужак. Да и дорогу туда теперь стрема- чат менты. Мне их терпеть придется! — усмехнулся криво Теща. А на следующий день увез его Седой в санях до самого шоссе. Там посадил на попутку. И долго стоял у обочины, глядя вслед законнику, какой порвал с фартом, но, как и все, не сможет уйти, оторваться от памяти, и до конца жизни будет отбиваться от нее, как от волков. А она будет будоражить во снах, преследовать в каждом дне, обдавая холодом душу и сердце. — Сколько раз умирает фартовый за свою жизнь, да и живет ли он? Недаром законники для успокоения называют себя рожденными в праздник. А потому обычные будни — не для них. Они приходят к каждому в старости. Но лишь немногие доживают до нее… Седой вернулся в зимовье лишь на следующий день, после того, как проводил Тещу, побывал в Смолевичах. Рассказал в милиции о случившемся. Оперативники долго недоумевали, как фартовые прознали о Седом. И только Земнухов не удивлялся. Будь он в малине, поступил бы точно так же… — Знает Шакал этот адресок. Теперь уж сам заявится. Интересно, один возникнет или кого-то с собой приволокет? Вряд ли только свое мурло сунет. Хитер падла! Глыбу сфалует. Чтоб тот жмуром меня подтвердил перед Медведем. А значит, через неделю возникнет, — вздохнул лесник и, погладив Тайгу, смотревшую на хозяина умнющими глазами, спросил, словно посоветовался, — А может смыться нам отсюда? Собака заскулила, ткнулась холодным носом в руку. — То-то и оно! Сколько можно мотаться по свету, как цыгану? Старость уже подходит. Пора печку обживать. Опаскудело по чужим углам мотаться. От судьбы не слиняешь! Коли суждено — все равно пришьют. А нет, вона как зверье разделало. Лягавые не углядели. Лес попутал: выходит, признал паханом. Не пропустила на разборку всякое гавно — мокрушников! У леса свое соображенье. Лесник долго говорил с начальником милиции, предлагавшим переезд на другой участок или в сам поселок. — Самым лучший способ избавиться от законников — это жить на виду. Не прячась от них. А в поселке всякий чужой человек приметен. Поселим тебя по соседству с большими семьями. Где курица незаметно не проскочит. Глядишь, быстрее своим станешь, женщину присмотришь, с родней. Без хозяйки в таком возрасте трудно. А у нас много одиночек. |
