– Вон, на лафете везут раздавленную гусеницу, которая стала на пути нации Ямато… Вряд ли наследник этой гусеницы опять захочет связывать свою судьбу с англичанами и американцами. Эти насекомые хорошо усваивают уроки божественной Аматэрасу. – Такахаси, надменно улыбаясь, втянул сквозь зубы воздух. – И хотя токийские газеты пишут, что убили «большого друга Японии, павшего от рук наглых террористов», что это «…дело рук партизан, сторонников гоминьдановского правительства в Нанкине, с которыми боролся покойный маршал», Чжан Сюэлян прекрасно понимает, почему тело его великого отца, – слово «великого» он произнес с явным пренебрежением, – сейчас покоится на артиллерийском лафете.

– Но на божественную Японию ему обижаться нечего, – иронично поддержал разговор Ямамото, – это дело рук русских… Отличные воины, особенно после подготовки специально отобранных офицеров в школе капитана Кингоро. Благодаря финансовой помощи нашей компании, – он сделал акцент на слове «нашей», причисляя и себя к вершителям большой политики на континенте, – школа имеет великолепный полигон и корпуса, где проводятся занятия, оборудованные по последнему слову техники, включая даже аэродром с современными самолетами. Инструкторы, сами прошедшие трудную боевую школу, воспитывают таких курсантов, что вряд ли в мире найдутся агенты и диверсанты, подобные им. Правда, их очень мало, но они стоят тех средств, которые на них затрачиваются. Сегодня капитан Кингоро сообщил, что его агент в корпусе этого паяца атамана Семенова привез в Мукден три редчайших образчика. Правда, их придется еще вербовать… Ну да капитан – большой специалист на этом поприще… Будут работать на нас, никуда не денутся… Хотелось бы взглянуть на них, но… – он пожал плечами, – через час самолет, вызывают в Токио. Приходится торопиться…

Такахаси, снисходительно посмотрев на полковника, ответил пословицей:

– Кто торопится, тот дольше идет…

Из правления Южно-Маньчжурской железной дороги, которое расположилось в Токио и где, собственно, решено было убрать маршала, до Такахаси дошли сведения, что в кабинете министров недовольны самоуправством, и кто-то должен ответить за смерть маршала.

Ямамото был истинным самураем, он привык брать ответственность на себя. В стране, где так высоко развит культ предков, таких, как он, было много. Ямамото считал, что если исполнению заветов императора Дзимму кто-то мешал, то его нужно уничтожать, и что армией должны управлять военные, а не осторожные и трусливые политики. В столице высокие армейские круги его прикроют. Там тоже считали, что врагов кодо нужно безжалостно отбрасывать.

Полковник любил риск. Тем более что экспансия Японии в этом регионе была напрямую связана с его личным материальным благополучием. Поэтому он, стараясь не показывать вида, что понял завуалированное предупреждение Такахаси, надел на лицо маску сурового воина, чья холодная расчетливость и гибкость ума сочеталась с лиричностью поэта, способного ценить прекрасное.

Еще раз взглянув в окно на удаляющуюся процессию, он задумчиво произнес строки древнего поэта, соответствующие траурной обстановке на улице:

– Как тени, наши души растворятся в аллеях сумрачных святого мирозданья…

И, вежливо попрощавшись, он покинул кабинет. Приходилось спешить – в Токио задержку могли понять превратно.

Атаман Семенов представлял собой широкого мужчину, несколько мужиковатого, с короткой багровой шеей, в плотно застегнутом кителе. На его монгольском, с высокими скулами, лице несуразно торчали длинные подкрученные усы. Он принял друзей поздно вечером у себя в номере. Как только они были представлены, атаман сразу взял с места в карьер.