– Угу. Многие могли бы. Ломом в подворотне. Знаем мы таких, – заметил Эдя, с удовольствием отмечая, что в майке живот бесследно исчез.

Зозо невольно хихикнула. Несмотря на желание быть Буслаевой, она все-таки была урожденной Хаврон.

– А еще он ужасный чистюля! У него две зубные щетки, – неожиданно для себя наябедничала она. – По количеству зубов? – отозвался братец, Зозо снова хихикнула, но немедленно взяла себе в руки. Посмеяться над Тесовым можно будет и после, в случае, если он не оправдает возложенных на него надежд. Пока же рано еще себя расхолаживать. Напротив, имеет смысл напитаться к Тесову возможно большей заочной нежностью. Зозо была опытная женщина и понимала, что самый надежный и окупаемый способ быть любимой – это любить самой. Именно поэтому влюблялась быстро и профессионально, не слишком приглядываясь к недостаткам и тренированной фантазией раздувая достоинства.

Вот и сейчас Зозо моргнула и с некоторым усилием пробудила в памяти дорогие черты. Поэт, лектор и переводчик Тесов встал перед ней как живой. Впрочем, он и был живой и даже разведенный.

– Хаврон! Ты дурак и мелкий завистник. Тема закрыта. Еще раз вякнешь – отберу майки, – сказала она сухо.

Эдя не стал рисковать майками и оставил Тесова в покое.

Закончив разбирать чемодан, Зозо решила вспомнить о сыне. Последнее время они виделись редко. И всякий раз Мефодий казался ей отрешенным. Когда она что-то говорила ему, он вежливо слушал и кивал, временами поглядывая на часы. Больше всего Зозо пугала усмешка, иногда появлявшаяся на его губах, когда она, как ей казалось, пыталась поговорить с ним серьезно. Усмешка эта была снисходительной, словно все материнские откровения Зозо являлись для него детским лепетом. Не будь Зозо так безумно занята своей собственной жизнью, возможно, ранняя самостоятельность сына тревожила бы ее куда больше.

Последний раз они виделись незадолго до ее отъезда в Египет, на дне его рождения. Меф тогда заскочил домой буквально на час-полтора. И сейчас еще на столе, который по привычке продолжал считаться столом Мефодия, лежала открытка. Зозо знала, что если открыть ее, то заиграет музыка и ее голос, пойманный хитрым диктофончиком, скажет:

Дорогой Мефочка!

Твоя мамочка поздравляет тебя с 14-летием. Четырнадцать – это очень важный рубеж. С него начинается третье, самое ответственное семилетие в жизни каждого человека. Будь всегда таким же умным и добрым мальчиком!

13 апреля 20** г.

Зозо огорченно царапнула открытку розовым ногтем. Похоже, Мефодий не слишком оценил подарок, раз даже не взял его с собой. Откуда ей было знать, что ему хотелось держать домашние дела в секрете от настырных комиссионеров и сиропно-приторных суккубов?

Взяв с полки альбом с фотографиями Мефодия, наспех отщелканными на мыльницу здесь же, в день его четырнадцатилетия, Зозо пролистала его. Вот Мефодий обнимается с Эдей. В глазах у обоих отблескивает вспышка, и они кажутся красными, как у двух вурдалаков. Вот Меф задувает свечи, воткнутые в торт из кондитерской. Вот Мефодий уже с Зозо. Стоит с видом «Эдя-ну-щелкай-же-скорее-как-все-это-достало». Макушка Зозо достает ему примерно до уха. Вымахал детина! А вот Зозо зачем-то щелкнула Мефодия со спины, когда он отвернулся. Светлый хвост длинный, до середины лопаток Волосы блестящие, ухоженные. «Похоже, мальчик начал следить за собой», – удовлетворенно подумала Зозо, не знавшая, что волосы Мефодия напитываются злом. Ее несколько удивило, что ни на одной фотографии не было Даши, хотя в тот день она была у них в гостях и снималась охотно. Откуда Зозо было знать, что Даф просто не пожелала оставаться на фотографии?

Зозо задумалась, ощущая потребность выразить свои сложные, неуловимые мысли. Но так как мысли не хотели выражаться, а потребность становилась свербящей, она прибегла к одному из общечеловеческих клише, заготовки которых, как известно, рассеяны в воздухе.