— Урода-то?! — задохнулся от удивления Грунлаф.

— Да, урода. Говорила она еще, что госпожа ее по любви большой его искать поехала, чтобы быть с ним вместе. Вот и осталась там, в лесу.

Грунлаф не был бы так сильно поражен, если б перед ним сейчас явилась тень его отца. Слышать о любви красавицы Кудруны к страшному уроду было дико, странно. Впрочем, князь прожил долгую жизнь и немало слышал о чудачествах женщин, способных, несмотря на свое знатное происхождение, воспылать нежной страстью к конюху, повару, даже уроду. Выходило, что и Кудруна была охвачена точно такой же пылкой любовью к тому, кто назывался ее супругом, хотя Грунлаф не решился на обычные брачные церемонии — не было ни осыпания зерном новобрачных, ни выкупа невесты, ни пира, ни бани для молодых, ни стаскивания невестой сапога с ноги суженого своего.

— Но говори же, что было дальше?! — нетерпеливо воскликнул Грунлаф.

И воевода подробно рассказал ему, что случилось во дворце ладорском в ту последнюю ночь, подчеркнув особо, что были приняты необходимые предосторожности во избежание внезапного штурма стен дворца — тысячу воинов призвал он, вооруженных самострелами, отлично обученных пользоваться ими, яростных в бою, как дикие, лишенные человеческих сердец звери. Но нападающие, видимо, воспользовались подземным ходом, поэтому их вторжение на подворье и во внутренние покои дворца оказалось столь неожиданным. Борейцы, у которых к тому же все тетивы на самострелах были изорваны каким-то злоумышленником, падали под ударами людей Владигора, как колосья, срезаемые серпом смерда.

— Почему же ты решил, что это люди Владигора? — остановил Грунлаф Хормута. — И какого Владигора? Урода?

Хормут с сожалением вздохнул:

— Если бы на нас напал урод, мы бы имели средство обратиться за помощью к жителям Ладора. Они бы вновь изгнали безобразного ликом человека, ибо считали его самозванцем. Но знай, Грунлаф: когда в горницу, где были я и Крас, вбежал витязь с окровавленным мечом, то мы увидели прежнего Владигора! Уж я-то помню князя синегорского! Я видел, что и кудесник Крас был в смятении. Ведь это же он околдовал Владигора и думал, что чары его останутся сильными навеки.

— Ну и что же Владигор? — Грунлаф не мог найти себе места от волнения.

— Владигор сказал, что Кудруна ценою своей жизни вернула ему прежнее лицо. Потом он вынул маску и внезапно приложил ее к лицу чародея Краса. Крас был не в силах сорвать личину, корчился от боли, а после дым пошел, огонь заполыхал, и вот уж, точно факел, горел кудесник, кричал, вопил, метался по всему покою, а потом упал, весь почерневший. Таких я видел, когда выволакивали тела из-под обломков сгоревшего дома. А Владигор меня к тебе послал, чтобы передал я благородному Грунлафу, что в смерти Кудруны повинен один лишь Крас…

Грунлаф молчал. Он вспоминал, как по совету Краса затеял состязания из лука, желая приобрести союзника в лице князя синегорского, а заодно узнать, что за оружие измыслил Владигор. Еще он вспомнил, что согласился и с предложением колдуна отправить в Ладор дочь свою без брачного обряда с уродом Владигором, ставшим победителем на состязаниях. Выходило, что он, Грунлаф, все это время был зависим от колдуна, шел у него на поводу, как запутавшийся в силок охотника заяц. Но как же получилось, что Кудруна полюбила человека, на которого даже воины, чьи сердца зачерствели в боях, не могли смотреть без содрогания?

— Что же стало… с мертвым Красом? — спросил он наконец.

Хормут вздохнул и молвил:

— На плаще мы вынесли его обугленные останки и предали земле за городской стеной.

Грунлаф с горечью и негодованием воскликнул:

— Ах, если бы нашелся тот, кто сумел бы воскресить великомудрого Краса! Я ничего бы не пожалел для этого! Тайна смерти дочери моей была бы тогда раскрыта, и я бы знал, что делать: горевать ли мне безутешно до самой смерти, оплакивая гибель моей голубки, или жестоко мстить.